Флаг над островом (сборник) - Томас Клейтон Вулф

мои друзья. Нам надо выпить на прощание. Эмельда, ты подашь моим друзьям?

— Да, Генри.

— Называй меня мистером, Эмельда. Будем держаться старых обычаев.

— Да, мистер Генри.

— Водки и кокосовой воды, Эмельда. — Он поставил вазу.

Черные девочки пели гимны.

— В ту ночь ты впустила меня, Сельма, — сказал я. — Я это запомнил.

— Я помню. Поэтому и пришла.

Эмельда — миссис Генри — принесла водку, графин и стаканы. Генри сказал:

— Эмельда, ты столько лет учила меня манерам, чтобы подать моим друзьям стакашки с налипшими волосами?

— Тогда ухаживай за ними сам, старая пьяная губка.

— Старая губка, старая губка, — сказал Генри. И с радостными криками, которым вторил гимн из телевизора, разбил бутылку, графин и стаканы. И двинулся по кухне, круша все подряд. Эмельда шла за ним и приговаривала:

— Это стоило двадцать долларов. Это стоило тридцать два доллара. Это стоило пятнадцать долларов. На распродаже.

— Эмельда, сидеть!

Она села.

— Покажи им рот.

Она открыла рот.

— Большой и красивый. У тебя большой рот, знаешь, Эмельда? Зубной врач может влезть туда вместе со своими обеденными судками и шуровать там целый день.

Зубов у Эмельды не было.

— Фрэнки, полюбуйся, с чем ты меня оставил. Сидеть, Эмельда. Они с сестрой соревновались. Сестра выдрала все зубы. И наша невеста, понятно, тоже не оставила ни одного. Полюбуйся. Я должен любоваться этим с утра до ночи. Я разорвать тебя готов от злости, рот Рот, я разорвать тебя готов.

— Нет, Генри. Рот стоил мне почти тысячу долларов. Ты же знаешь.

— Конец свету, конец всему этому!

— Возрадуйтесь! — призывал Поп с экрана. Он поднял трубку телефона на столе и набрал номер.

Телефон зазвонил в кухне у Генри.

— Не подходи, — сказала Сельма. — Ну — наш уговор. Наш первый вечер. Пойдем ко мне?

Пение с голубого экрана. Вопли Эмельды. Звон стекла и фаянса. Главный зал «Кокосовой рощи», полностью освещенный, был пуст. Сцена под пальмовой кровлей была пуста.

— Расцвет искусства драмы. Декораций нет. Пьесы нет. Зрителей нет. Давай посмотрим.

Она вывела меня на улицу. Здесь — люди. Кто из «Рощи», кто из соседних домов. Они стояли тихо, молча.

— Как в аквариуме, — сказала Сельма.

Низкие черные тучи неслись. Свет непрестанно менялся.

— Твоя машина, Сельма?

— Я всегда мечтала о спортивной модели.

— Человек — это стиль, это автомобиль. Куда ты меня повезешь?

— Домой.

— Ты мне не сказала, где это?

— Манхэттен-парк. Новый район. Там была цитрусовая плантация. Участки большие, в четверть гектара.

— Красивые газоны и садики?

— Теперь все увлекаются кустарниками. Ты, наверно, сам заметил. Тебе район понравится. Очень приятный.

Район был приятный, а дом Сельмы — в современном стиле, как всё на острове. Газон, сад, плавательный бассейн в форме слезы. Крышу веранды поддерживали наклонные металлические трубы. Потолок обшит мореной лакированной сосной. Обстановка тоже была современная. Обкатанные морем коряги, электрические лампы, притворившиеся керосиновыми; неправильной формы столы, крышками которых были спилы древесных стволов, в коре. Она явно ненавидела прямые линии, круги, квадраты и овалы.

— Где ты черпаешь мужество, Сельма?

— Это на тебя просто нашло. Мужество есть у всех.

Местная живопись на стенах, современная, как и все остальное.

— Мне всегда казалось, что женщины очень мужественны. Представляю — надеть новую сногсшибательную вещь и выйти на люди. Надо иметь мужество.

— Но и ты, я вижу, перебился. Чем торгуешь? Уверена, что ты торгуешь.

— Энциклопедиями. Учебниками. Дрессированной культурой. «Гекльберри Финном» без ниггера Джима, по десять центов.

— Вот видишь? Я бы никогда не смогла. Мир на самом деле — не страшное место. Люди большую часть времени играют. Как только ты это поняла, сразу видишь, что люди — такие же, как ты. Не сильнее и не слабее.

— Ну, меня-то они сильнее. Черенбел, Поп, ты, даже Генри — вы все сильнее меня.

— Смотришь на коряги? Красивые вещи встречаются в природе.

— Но мы их там не оставляем. Красивый домик, Сельма. Красивый, жуткий, омерзительный, страшный дом.

— Мой дом — не жуткий.

— Нет. Для тебя, конечно, нет.

— Оскорбить меня не старайся. Ты перепуган, как не знаю кто. Ты не любишь домов. Предпочитаешь дому жилье. Чтобы подстраиваться к чужой жизни.

— Да. Предпочитаю жилье. Я на топчаке. И не могу сойти. Я окружен чужими великими именами.

— Ты сдаешь, Фрэнк. Ну. Будь хорошим. Помнишь уговор? Сейчас я покажу тебе мою спальню.

— Прелюбодейство имеет свои нормы. На супружеском ложе — никогда.

— Еще не супружеское. Это только предстоит.

Человек на экране успел переодеться. Он был в белом балахоне. Новости — побоку; теперь он только проповедовал. Он сказал:

— Все мы заблудились, как овцы потерянные; каждый бредет куда глаза глядят.

Как бы поддерживая его переоблачение, я тоже начал расстегивать рубашку. Клекот его был слышен даже в спальне. На кровати лежало стеганое атласное одеяло, пуховое.

— Ты как Норма Ширер в «Побеге».

— Не надо. Кончай это. Будь хорошим.

— Постараюсь…

— Ты слишком долго сюда собирался. Ты тратишь свою храбрость на страх.

— Трачу свою храбрость на страх. «Смотри, что ты наделал».

— Не понимаю.

— Так мне много лет назад сказала одна женщина. Мне было пятнадцать. Я шел из школы, она меня зазвала. А потом сказала: «Смотри, что ты наделал». Разговаривала со мной, как с ребенком. Ужасно. Секс — отвратительная штука. Я решил. Я против секса.

— Ты решил за нас обоих.

— Единственное, что я могу сказать, — долгое время мы вели себя странно.

— Ты сам все начал. Скажи, ты верил, что я выполню уговор, или нет?

— Не знаю.

В гостиной по-прежнему стонал телевизор. Черные девочки пели псалмы. Я пошел в ванную. Коврик гласил: ДЛЯ НОГ. На туалетном сиденье было уведомление — слово — цветочек, слово — цветочек: «ДЖЕНТЛЬМЕНЫ ПОДНИМАЙТЕ СИДЕНЬЕ ОНО КОРОЧЕ ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ ДАМЫ ПРЕЖДЕ ЧЕМ НАЧАТЬ СЯДЬТЕ». Пепельница; книжечка с сортирным и спальным юмором. То и другое часто неразлучны. Бедная Сельма. Я дважды дернул за цепочку.

Ветер был крепкий.

— Сельма, будь слабой, как я. Генри прав. Поп прав. Все будет стерто с лица земли. Будем радоваться. Поедем в бухту. Возьмем Генри. А потом, если будет «потом», Генри отвезет нас на свой красивенький островок.

— Островов больше нет. Это не ты говоришь. Это ветер.

Керосиновая лампа, в которой светило электричество, опрокинулась. Тьма; только голубое мерцание экрана. Ветер заглушал голос Попа.

Сельма ударилась в панику.

— Пойдем отсюда. Вернемся в город. На улицу, со всеми.

— Нет, поехали в бухту.

Генри сидел среди разбросанных пластмассовых цветов в безлюдной «Кокосовой роще».

— В бухту!

— В бухту!

Втроем на машине мы перевалили через холмы. Мы слышали ветер.