Пэлем Вудхауз - Что-нибудь эдакое. Летняя гроза. Задохнуться можно. Дядя Фред весенней порой (сборник)

— Леопольд.

— Это хорошо. — Хьюго промычал несколько тактов и потопал ногами. — Разучился, честное слово. Значит, в Бландинг не поедете?

— Нет.

— Жаль. Хорошее место. Дорожки, пейзажи, всякие корты… А то приехали бы! Ладно, ладно. Сью! Алло-алло-алло! Это я, Хьюго. Да, по совершенно секретному делу. Говорю из агентства «Аргус». Ты не поможешь мне вернуть молодость, так это в восемь тридцать?

Наступило молчание. Совесть вступила в неравную борьбу. Против нее стояли: тоска; любовь к танцам; расположение к Хьюго, с которым хотя бы посмеешься, а смех сейчас очень нужен.

— Алло, алло, алло! — залаял он.

— Не ори! — сказала Сью. — Я чуть не оглохла.

— Прости, старушка. Думал, разъединили. Так идем?

— Ну, давай встретимся, — уклончиво отвечала Сью.

— Давай. Потанцуем, пообедаем.

Духовно чуткий наблюдатель, оказавшийся в вестибюле, различил бы в эту минуту легкий стон. То была совесть, павшая в прямой атаке. Сью вспомнила, что именно Хьюго расскажет ей все про дорогого Ронни. Несомненно, ее ангел ответил бы, что «это» можно. Мимоходом, так, к слову, они потанцуют, но главное — весть о Ронни…

— Хорошо, — сказала она. — А где?

— У «Марио».

— У «Марио»?

— Да. Менингит, астма, ревматизм, ишиас… Усекла? Молодец. В восемь тридцать.

Хьюго повесил трубку и снова ослепил улыбкой злосчастного Аргуса.

— Премного обязан, — сказал он, — спасибо.

— Это вам спасибо, — сказал Пилбем.

— Ну, мне пора. Перемените мнение — звоните, Маркет-Бландинг, 32Х. Кроме вас, просто некому. Как, хорошо идут дела? — не удержался он, ибо любознательность в нем превышала деликатность.

— Неплохо.

— А что именно вы делаете? Я часто гадал — ну, меряете следы, складываете кончики пальцев, вот так, а еще что?

— Нам часто поручают следить за тем или иным лицом.

— Хоть за мной не следите! — воскликнул Хьюго. — Пип-пип!

— До свиданья, — ответил Пилбем, нажал на кнопку и проводил клиента до двери.

2

По праву прославленный джаз Леопольда, раздувая щеки, выкатывая глаза, играл популярную мелодию; и Сью — впервые за этот день — обрела духовный покой. Совесть, убаюканная кваканьем саксофонов, решила отдохнуть, видимо, уяснив, что девушке надо иногда невинно развлечься.

Какие глупые мысли бывают у Ронни, думала Сью, склоняясь к анализу. Танец — просто игра, и так уж случилось, что одной в нее не сыграешь. Можно ведь играть в теннис или там в гольф. Нет, смешно ревновать из-за такой чепухи!

Однако, хотя совесть и не вмешалась, Сью ощутила облегчение от того, что ее ангел ничего не узнает.

В конце концов, мужчины — такие дети! Сью вздохнула. Им бы еще разум, легче было бы жить. Неужели Ронни сомневается в ее совершенной любви? Да протанцуй она до утра с кем угодно, хоть со всеми — ему ничто не грозит.

— Не говори Ронни, ладно? — сказала она Хьюго, когда он пришел.

— Ладно.

— Он такой смешной…

— Истинный клоун. А что?

— Он не поймет.

— Это да. Странно, что он мне не сказал про тебя. Дружим с детства…

— Он боялся.

— Ты намекаешь на то, что Хьюго Кармоди — сплетник?!

— Немножко есть, правда!

— Ничего подобного. Я сильный, сдержанный человек.

Чтобы это проиллюстрировать, он молчал до конца танца.

Сью удивилась:

— В чем дело?

— Я оскорблен. Нет, только подумать! Я — сплетник! Да если хочешь знать, я тайно помолвлен и молчу.

— Хьюго!

— Да. Помолвлен. Настал день, когда любовь осенила и Хьюго Кармоди.

— Кто эта несчастная девушка?

— Счастливая, ты хочешь сказать. На что я наступил, тебе на ногу?

— Да.

— Виноват. Новые танцы… Эта счастливая девушка — Миллисент Трипвуд.

Чтобы высветить величие этого мгновенья, джаз умолк, и сильный, сдержанный человек повел даму к столику. Она восторженно на него смотрела.

— Быть не может!

— Может.

— Это же замечательно!

— Мне тоже нравится, — признал Хьюго.

— Я к ней так ревновала! Ронни говорит, их хотели поженить. Ну, теперь все в порядке.

— Да, в полном.

Джаз очнулся, но Сью не встала.

— Что такое? — удивился Хьюго.

— Посидим, поболтаем. Ты не представляешь, до чего мне это важно. Потом, ты разучился танцевать. Совсем другой человек.

— Практики нет. — Хьюго закурил и, глядя на крутящиеся пары, впал в рассудительность. — Когда живешь в лесах, трудно поспеть за этими новыми па.

— Нет, танцуешь ты хорошо, но раньше… Когда я с тобой танцевала, я плыла на розовом облаке над сверкающим океаном.

— Исключительно точно, — одобрил Хьюго. — А сейчас…

— Давай поговорим про Миллисент, — предложила добрая Сью. — Расскажи мне все, ладно?

— Когда мне было лет пять, — начал Хьюго, — я ходил к учителю танцев. Меня учили, как сейчас помню, перебрасывать мячик из одной руки в другую. Не люблю хвастаться, но все как один шептались: «Кто это? Кто это?»

— Она очень красивая?

— Дай мне мячик, и я бы тебе показал. Но кто меня поймет? Где мячики? Где шимми[29], в конце концов? Так циником станешь, честное слово!

— Расскажи мне про Миллисент!

— Минутку! Танцы, насколько я знаю, восходят к древним египтянам, которые полагали, что изобрел их бог Тот. Фригийские корибанты[30] плясали в честь какого-то типа, а на праздниках Реи Сильвии[31] римляне тоже не ленились. Но что теперь бог Тот! Выдумывают, придумывают… И так всегда. Был ли хоть миг в истории, когда несчастный, но вполне благонамеренный танцор не садился в лужу?

— Господи! — сказала Сью. — И это все потому, что ты наступил мне на ногу!

— Хьюго Кармоди не любит наступать на ноги, — сказал он. — И у него есть своя гордость. Слышала про отца Мариану?

— Нет.

— Мариана, Хорхе[32]. Тысяча двести что-то. Учился дома и в Лейпцигском университете. Увлечения: рыбная ловля, роспись рукописей, жевание какого-то корня. Неужели не слышала?

— Бог с ним. Расскажи лучше про Миллисент.

— Папаша Мариана считал, что танцы — смертный грех. Особенно он ополчился на сарабанду. Как я его понимаю! Без всяких сомнений, он учился плясать фанданго. Научился — и что же? Не танцуют, в моде сарабанда! Стоял он у стенки, стоял, и пожалуйста! Ты хотела узнать про Миллисент?

— Да.

— Лучшая девушка в мире.

— Правда?

— Еще какая! Это всем известно. Съезди в Шропшир.

— И она тебя любит?

— Между нами, — доверительно сказал Хьюго, — я тоже удивляюсь. Я не бросаю слов на ветер. И я тебе признаюсь: я ее не стою.

— Ты очень симпатичный!

— Возможно. Но ее — не стою. Она — это ангел, спустившийся тихим утром в сады старого замка, к лаврам и розам.

— Хьюго! Вот не знала, что ты еще и поэт!

— Тут станешь поэтом. Ты бы ее видела!

— Ты ее очень любишь?

Хьюго пылко хлебнул шампанского и выкатил глаза, словно служил в джазе у Леопольда.

— Безумно. А когда я вспомню, что я ее обманул…

— Обманул?

— Еще нет, но сейчас обману. Сейчас меня соединят с замком, и я скажу, что вот-вот лягу спать. Понимаешь, Миллисент не всегда правильно реагирует. Если что-то дойдет до ее перламутровых ушек…

— Понимаю. Ронни такой же.

Хьюго удивился:

— Ронни?

— Да.

— У него перламутровые ушки?

— Нет, он ревнует. Он просто взовьется, если узнает, что мы здесь были.

— Не узнает!

— Конечно. Потому я тебя и попросила: не говори ему.

— Кто, я? Мой девиз — «Молчание и тайна». Слава Богу, Миллисент никто не скажет. А, вон идет добрый вестник! Готово? — спросил он мальчика, подходившего к столу. — Ну, я недолго. Не скучай.

— Постараюсь, — сказала Сью.

Проводив его взглядом, она стала смотреть на пары. Глаза у нее сияли, щеки алели, и Перси Пилбем, притаившийся неподалеку, думал о том, что не видел ее такой красивой. Пропетляв между теми же парами, он сел на пустой стул. Некоторые просят разрешения у дамы; некоторые — но не все.

— Добрый вечер, — заметил Пилбем.

Сью оглянулась и увидела очень неприятного человека, сгустившегося из воздуха.

— Разрешите представиться, — сказал он, — Пилбем.

В этот самый миг Роналд Овербери Фиш в изящнейшем, но не вечернем костюме оглядывал ресторан пламенным взором.

3

Ронни добирался так долго до Лондона потому, что сперва что-то испортилось в машине, пришлось гнать ее обратно, чтобы шофер лорда Эмсворта все починил, а потом, у Оксфорда, он менял шину. К дому, где жила Сью, он подъехал, когда они с Хьюго входили в ресторан.

Двери она не открыла, и, жалея о том, что не послал телеграмму, Ронни собрался было пойти в свой клуб «Трутни», как вдруг увидел Бетфорда, привратника.