Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

А дело дошло до того, что однажды вечером податной инспектор, Терезин муж, открыто предложил комиссару использовать «силу данной ему власти», чтобы низшее сословие не болталось зря на площади.

— Прошли времена, когда на это можно было употребить силу власти! — заметил доктор Зането, сидевший рядом с инженером, без дам. С некоторых пор эти молодые люди уклонялись от обязанностей кавалеров.

— И наступили времена, когда всяк показывает свое подлинное лицо! — бросил начальник телеграфа, сидевший со своим коллегой почтмейстером. И тот и другой любезничали с женами друг друга.

Судья и пристав со своими супругами тотчас удалились. Все взгляды обратились к Зането, но он спокойно, без всякой досады, произнес:

— Вы правильно заметили, господин начальник! Пришло время показать…

— Да знаем мы, что вы либерал! — прервала его Тереза, — она была с мужем, без кавалера. — Отлично знаем, но это, полагаю, не может воспрепятствовать нежным чувствам, а? Напротив, они могут заставить человека переменить и сами убеждения!

— И прежде всего женщин! — заметил инженер.

Все рассмеялись, кроме комиссара и аптекаря.

Тереза намекала на любовь Зането к дочери служителя католической школы, стройной, пышноволосой блондинке, что не являлось тайной для Розопека.

— Мало того, оставляя без внимания личные выпады, скажу больше, — продолжал Зането. — Вам кажется, господа, будто на ваших глазах в старом Розопеке рождается какой-то новый мир. И вы его боитесь. Но, уверяю вас, он существовал всегда, только ему не представлялась возможность выявиться. Угли, как говорится, тлеют под пеплом, но стоит подуть благоприятному ветру, и они вспыхивают!

— Аллегория ясна! — сказал аптекарь. — Но кто этот ветер? Уж не Амруш ли?

— Не о нем я думал и не столь я остроумен, чтобы говорить о ком-нибудь аллегориями, но, поскольку вы высмеиваете Амруша, могу сказать, что он один из тех энергичных людей, перед которыми преклоняются люди и поинтеллигентнее вас, господин фармацевт!

Фармацевт хотел было вскочить, но комиссар предостерег его движением руки.

— Значит, так, доктор? — проговорил комиссар, и голос его дрогнул. — Значит, вы становитесь демагогом?

— Нехорошо! Нехорошо! — проворчал старый городской врач, коллега Зането.

— Милостивый государь, я не демагог, а свободный человек и говорю то, что думаю! — крикнул Зането.

Вмешались и другие, в первую голову дамы, желая предупредить возможную ссору.

Однако можно было с уверенностью сказать, что с той минуты и раздор, наподобие дома Амруша, раздувался «на всех парах».

За три дня до праздника святого Антония, после очередной, пятой в этом году, католической литии, каноник и капеллан с удивлением отметили, что торжественное шествие по сравнению с прежними сократилось примерно на треть. А чиновники удивились еще больше, обратив внимание на то, что во время вечерней прогулки к известным уже приятелям Амруша примкнули Зането, инженер, оба учителя, четыре писаря и торговая молодежь, которая до сих пор только допускалась в «Австрию».

И вдруг у всех открылись глаза: каждый понял, что «из покрытых пеплом углей вырвалось пламя», что Зането в есть тот самый «благоприятный ветер», что наступают времена, когда старое деление на касты и веры исчезнет и его заменят две партии: либеральная и консервативная. Люди почувствовали, что столкновение буйной нови со старым укладом, может быть немного и прогнившим, но крепко сколоченным, будет страшным!

Розопек охватила лихорадка, ничтожными показались все прежние треволнения из-за проповедей, крестных ходов, балов, погребения самоубийцы-офицера, замужества чиновничьей сестры… Слова «наш» и «ихний» приобрели другое значение. Самыми ласковыми кличками для консерваторов были: тухлые консервы, сан-маркини[17], реакционеры, мракобесы, поповские лизоблюды. Не остались забытыми и либералы. Их величали гарибальдийцами, фармазонами, красными, атеистами и т. д.

Попы объявили войну учителям; высшие чиновники стали грубы с подчиненными; аптекарь выгнал своего помощника; звонари обеих церквей договорились и сократили время звона.

Но печальнее всего бывало вечером на площади, добрую половину которой захватили либералы. А поскольку гуляющих теперь прибавилось, то и те и другие едва-едва передвигались. Пять-шесть самых красивых дам из консервативного лагеря были весьма опечалены тем, что многие лучшие их кавалеры переметнулись в неприятельский стан, где уже разгуливали дамы, принадлежавшие к «новому свету», среди которых царила красавица Зането. Тереза, жена податного, и Вица, дочь таможенника, то есть самая лукавая женщина и самая красивая девушка из аристократического общества, на прогулке держались пограничной черты, ступая одной ногой по территории консерваторов, а другой — республики, умаляя тем самым достоинство партии. Но что поделаешь с женщинами!

Не вмешивались в борьбу лишь старые морские капитаны. Они оставались на высоте, в прямом и переносном значении этого слова, — ибо, как и прежде, сидели на своих террасах и регулярно принимали сообщения о грызне между консерваторами и либералами (упорно называя одних «беповцами», а других «амрушевцами»). И те и другие служили старикам постоянным поводом для шуток. Сколько раз они перекликались примерно вот этак:

— Эй, капитан Лазар!

— Слушаю, капитан Марко.

— Не слыхать ли чего нового о наших соседях, беповцах?

— Нет, брат, столкновения пока не произошло, но война на носу…

И подумать только, что все это случилось еще до того, как новая кафана была увенчана кровлей!..

Кафану достроили. Шесть больших окон выходили на площадь, шесть на море — друг против друга, так что с площади видно было море. Дом воздвигали одноэтажным, но потолки в комнатах были чуть пониже Беповой двухэтажной кафаны, если считать до крыши. Фундамент и стены обошлись Амрушу во столько же, во сколько и земля. Значит, не так уж ничтожна была привезенная им из Америки «безделица».

После того как в новом доме соорудили стойку, поставили бильярд, столы, огромные зеркала, повесили четыре большие картины (четыре женщины, олицетворяющие времена года), не говоря уж о прочей мелочи, то есть к тому времени, когда либеральный лагерь был готов, весть о расколе в Розопеке разнеслась далеко за пределы старого города.

Первая корреспонденция появилась в «Католическом дневнике». Первая атака была направлена на Амруша, «который показал себя уже в день своего возвращения на родину, — этот приверженец восточной церкви, войдя в кафану и увидав лик девы Марии, схватил со стойки лимон и швырнул его в непорочную», и т. д. «О прошлом этого горького пьяницы много рассказывают наши люди, повидавшие мир. Рассказывают, например, что он, ограбив дилижанс, бежал из Америки. Впрочем, даже лицо его свидетельствует о том, что он способен и не на такие дела. Разумеется, это ничуть не помешало нашим славным Городским Властям выдать ему разрешение на открытие в центре города кафаны, которая уже построена».

В другой корреспонденции досталось доктору Зането, о котором писали: «Наш уважаемый доктор Зането (в просторечии доктор «Сардина»), организатор и вождь красных Розопека,