Оноре Бальзак - Темное дело

— Уж если вы хотите перечислить все его благородные деяния, — воскликнул маркиз, — так скажите, что это он потянул Робеспьера за фалду, чтобы свалить его, когда выяснилось, что против Робеспьера большинство; скажите, что он высказался бы за расстрел Бонапарта, если бы восемнадцатое брюмера не удалось, что он вернул бы Бурбонов на престол, если бы Наполеон пошатнулся, что он всегда окажется возле сильнейшего и поспешит подать ему шпагу или пистолет, чтобы прикончить соперника, который внушает опасения. Но в таком случае, тем более...

— Как низко мы пали, — сказала Лоранса.

— Дети, — продолжал старый маркиз де Шаржбеф, взяв всех троих за руки и отводя их в сторону — к лужайке, слегка запорошенной снегом, — вы возмутитесь, услышав мнение благоразумного человека, но я обязан высказать его! На вашем месте я обратился бы к какому-нибудь старичку, ну хоть бы вроде меня, и в качестве посредника уполномочил бы его потребовать от Малена миллион франков за признание законности продажи Гондревиля. Он, конечно, согласится — при условии, что все останется в тайне. По нынешним процентам это дало бы вам сто тысяч ренты, — купите хорошее поместье в каком-нибудь другом уголке Франции, управление Сен-Синем поручите господину д'Отсэру, а сами разыграйте на узелки, кому из двух быть мужем этой прекрасной наследницы. Но ведь слова старика — для слуха молодежи то же самое, что слова молодежи для стариков: лишь звук пустой.

Маркиз знаком дал понять, что ответа не требуется, и вернулся в гостиную, где в его отсутствие появились аббат Гуже с сестрою. Предложение разыграть на узелки руку двоюродной сестры глубоко возмутило братьев, а Лоранса пришла в ужас от горечи лекарства, которое предлагал старик. Поэтому они все трое были уже не так любезны с маркизом, хоть и не переступали границ учтивости. Расположение к нему было подорвано. Ощутив холодок, г-н де Шаржбеф несколько раз бросал на эту милую молодежь взгляды, полные глубокого сострадания. Хоть беседа и перешла на общие темы, маркиз опять заговорил о том, что нужно покоряться событиям, и похвалил г-на д'Отсэра за его настойчивое желание снова видеть своих сыновей на военной службе.

— Бонапарт, — говорил он, — создает герцогов. Он учредил лены, он создает графов. Малену хотелось бы стать графом де Гондревиль. Такое намерение, — добавил он, взглянув на Симезов, — может быть для вас очень выгодно.

— Или пагубно, — заметила Лоранса.

Как только подали экипаж, маркиз уехал; все семейство провожало его. Уже сидя в карете, старик знаком подозвал к себе Лорансу, и она, как птичка, вспорхнула на подножку.

— Вы женщина незаурядная и должны бы меня понять, — шепнул он ей на ухо. — У Малена слишком много грехов на совести, и он вас в покое не оставит. Будьте, по крайней мере, как можно осторожнее во всем, даже в самых незначительных делах; словом, идите на уступки — вот мое последнее слово.

Братья стояли возле кузины, посреди лужайки, и в глубоком оцепенении следили взором за рыдваном, который огибал ограду, а затем стал удаляться по дороге в Труа; Лоранса передала им последний совет старика. Но житейской опытности никогда не следует появляться в рыдване, в узорчатых чулках и с волосяным кошельком на затылке. Ни один из этих молодых людей не был в состоянии понять перемен, происходивших во Франции, вся их душа была охвачена негодованием, и благородная кровь кипела от возмущенного чувства чести.

— И это глава Шаржбефов! — сказал маркиз де Симез. — Человек, род которого носит девиз: «Да грядет за мною сильнейший!» (Adsit fortior!) — прекрасный боевой клич!

— Теперь остался только слабейший, — с горечью улыбнулась Лоранса.

— Времена Людовика Святого миновали, — заметил младший де Симез.

- «Умереть с песнею на устах!» — воскликнула графиня. — Этот девиз пяти девушек, родоначальниц нашей семьи, пусть станет и моим девизом.

— А наш: «Умри, не отступив». Итак, никаких уступок! — сказал старший де Симез. — А то мы, пожалуй, поразмыслив, придем к убеждению, что жвачка, с которой явился сюда наш родственник Бёф[28], — результат глубочайшей мудрости. Подумать только! Гондревиль станет фамилией какого-то Малена!

— И его логовом! — добавил младший.

— Мансар создал его для дворянства, а плодиться в нем будет чернь! — сказал старший.

— Если бы это случилось, я предпочла бы, чтобы Гондревиль сгорел! — воскликнула мадмуазель де Сен-Синь.

Ее слова услышал крестьянин, который в это время выходил из хлева, где смотрел теленка, предназначенного стариком д'Отсэром к продаже.

— Пойдемте домой, — сказала, улыбаясь, Лоранса, — а то мы чуть было не совершили оплошности и не подтвердили с помощью теленка правоту старого быка.

— Бедняга Мишю, — сказала она, вернувшись в гостиную, — я уж совсем забыла о твоей проказе, но мы здесь и так на плохом счету, смотри же, не подводи нас. Есть у тебя на совести еще какой-нибудь грешок?

— У меня на совести только один грех — что я не уничтожил убийцу моих старых господ, прежде чем поступить на службу к молодым!

— Мишю! — воскликнул кюре.

— Но я не уеду отсюда, — продолжал Мишю, не обращая внимания на возглас священника, — пока не буду уверен, что вы тут в безопасности. Кругом бродят какие-то парни; они мне не по душе. Когда мы последний раз охотились в лесу, ко мне подошел тот, с позволения сказать, сторож, который заменил меня в Гондревиле; он спросил, считаем ли мы себя здесь в своих владениях. А я ему в ответ: «Трудновато, приятель, за два месяца отвыкнуть от того, к чему привыкали целых два столетия».

— Напрасно, Мишю! — сказал маркиз де Симез, но лицо его озарилось довольной улыбкой.

— А он что ответил? — спросил г-н д'Отсэр.

— Он сказал, что доложит сенатору о наших притязаниях, — ответил Мишю.

— Графу де Гондревилю! — продолжал старший д'Отсэр. — Вот потеха! Да что ж, ведь говорят же Бонапарту «ваше величество».

— Или «ваше высочество» — его светлости великому герцогу Бергскому, — поддакнул кюре.

— А это еще кто такой? — спросил г-н де Симез.

— Мюрат, зять Наполеона, — пояснил старик д'Отсэр.

— Вот как, — сказала мадмуазель де Сен-Синь. — А вдове маркиза де Богарнэ тоже говорят «ваше величество»?

— Разумеется, мадмуазель, — ответил кюре.

— Нам следовало бы побывать в Париже, поглядеть на все это! — воскликнула Лоранса.

— Увы, барышня, — сказал Мишю, — я ездил в Париж, чтобы поместить сына в лицей, и могу уверить вас, что с так называемой императорской гвардией шутить не приходится. Если вся армия такова, то нынешние порядки переживут и нас с вами.

— Называют немало знатных семейств, которые идут к нему на службу, — заметил г-н д'Отсэр.

— И все равно, по новым законам ваши дети обязаны будут служить, — сказал кюре. — Закон больше не признает ни титулов, ни рангов.

— Этот человек причиняет нам своим двором больший вред, чем Революция причинила гильотиной! — воскликнула Лоранса.

— Церковь молится за него, — заметил кюре.

Каждая из этих фраз, сказанных одна за другой, звучала словно комментарий к мудрым словам старого маркиза де Шаржбефа; но в молодых людях жила слишком горячая вера в свою правоту, у них были слишком высокие понятия о чести, чтобы согласиться на сделку. Кроме того, они говорили себе, как всегда говорили все побежденные партии, что процветанию партии-победительницы скоро настанет конец, что императора поддерживает одна лишь армия, что сила факта рано или поздно уступит праву и т. д. Несмотря на предупреждение, они попались в расставленную им западню, которую обошли бы люди осторожные и смиренные, вроде старика д'Отсэра. Будь мы вполне чистосердечны, мы, пожалуй, признали бы, что никогда несчастье не обрушивалось на нас без того, чтобы мы не получили о нем явного или тайного предупреждения. Сокровенный смысл такого предупреждения многим становится ясен лишь после того, как катастрофа уже разразилась.

— Согласитесь все же, ваше сиятельство, что не могу я уехать, не представив вам отчета, — шепотом сказал Мишю мадмуазель де Сен-Синь.

Вместо ответа она утвердительно кивнула головой, и управляющий вышел. Он тотчас же продал свою землю белашскому арендатору Бовизажу, который, однако, обещал расплатиться с ним не раньше как недели через три. Между тем, приблизительно месяц спустя после приезда маркиза, Лоранса, рассказав кузенам о том, что их состояние уцелело, предложила откопать миллион, зарытый в лесу, и наметить для этого день преполовения поста. До сего времени Мишю не мог извлечь клад потому, что в лесу лежал глубокий снег; но ему очень хотелось принять в этом участие вместе с хозяевами. Мишю стремился уехать во что бы то ни стало, он боялся самого себя.

— Мален нежданно прибыл в Гондревиль, никто не знает зачем, — сказал он своей госпоже, — и мне трудно будет удержаться, чтобы не пустить Гондревиль с торгов за смертью владельца. Я раскаиваюсь, что не исполнил своего намерения!