Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

— Но вчера… — начал он голосом, скверно пародирующим августейшее недовольство.

А я гадал, как он выглядел по ту сторону двери, когда возмущенная дама раскрывала мне его суть.

— Вчера я желал избежать неловкости, — ответил я. — Я должен был передать ваши взгляды на Гренландию. Я мог неверно понять какой-нибудь важный нюанс в вашем ответе.

— Понимаю, понимаю, — примирительно сказал он. — Вчера мы говорили по-английски для британской публики. Когда мы говорим по-французски, надеюсь, мы не публичны. — Он говорил чуть ли не просительно.

— Здесь все слишком публично, — ответил я.

Я-то воображал себя в роли брата-британца, защищающего сестру от нежелательных авансов, — в роли человека, который «желает показать другому мужчине, что его не звали». Но де Мерш этого вовсе не замечал. И, конечно, просто не мог заметить. Он привык к восхищению не меньше, чем моя тетя — ко взгляду свысока на всех непомещиков. Похоже, он принял мои слова за какую-то непонятную шутку и легко рассмеялся. Я никак не мог показать ему, что «его не звали».

— О, не бойтесь моего брата, — сказала она вдруг. — Он совершенно безобиден. Даже не станет писать в газеты, разве что когда мы попросим.

Герцог отвернулся к ней, улыбнулся и поклонился. Улыбка его была дурацкой, но поклонился он хорошо: либо воспитан с детства, либо это у него в крови.

— Мы все еще сотрудничаем? — спросил он.

— Почему нет? — ответила она.

У меня за спиной заговорили на повышенных тонах. Очередная «контроверза», которая так прославила «Салон Гранжёр» во всем городе.

— Вы забываетесь. Разве я где-то писал, что виноваты вы? Если это похоже на ваш личный ад на земле, какое мне до этого дело? Вы творите и кое-что похуже — вы, вы лично, месье. Разве… разве я сам не видел?

Герцог де Мерш быстро оглянулся через плечо в сторону окна.

— Кажется, там горячатся, — сказал он нервно. — Не пора ли вмешаться, мисс Грейнджер?

Мисс Грейнджер проследила за его взглядом.

— Зачем? — спросила она. — Мы привыкли к разным мнениям. К тому же это всего лишь мсье Раде; он вечно с кем-то воюет.

— Его давно пора выставить за дверь, — пробурчал герцог.

— Ах, это невозможно, — ответила она. — Тогда тетя останется без посетителей. Он очень влиятелен в некоторых кругах. Тетя хочет залучить его для… Он напишет статью.

— Он и так пишет многовато статей, — с заметным недовольством сказал герцог.

— О, он написал одну лишнюю, — ответила она, — но это легко исправить…

— Но никто же ему не верит… — возразил герцог.

Тем временем речь Раде то и дело прерывала тихий голос герцога, доносясь до нас урывками.

— Разве я вас не видел… и потом… и вы предлагаете мне сделать опровержение… желаете купить мое молчание… меня…

Когда все повернулись в сторону окна, где стояли Раде и его собеседник, не мог не повернуться и я. Раде оказался исхудалым, измученным путешествиями и страстями человеком с проседью, пребывавшим в гротескно театральной ярости задетого самолюбия. Его собеседником был изгнанный из своей страны губернатор одной из провинций Système Groënlandais, с вороватыми глазками, болезненным видом и седой бородкой; у него была короткая стрижка, бычья шея и огромное брюхо. Он искоса поглядывал вокруг, не зная, то ли сбежать, то ли дождаться возможности вставить слово. Он окинул взглядом кружок, собравшийся поодаль у окна, и его лицо, заметно горевшее от стыда, стало тверже при виде циничных масок конспираторов со всех концов света. Их эта сцена потешала. Гольштейнец обрел уверенность, пожал плечами.

— У вас с самого возвращения жуткая лихорадка, — сказал он, демонстрируя ровный ряд белых зубов. — У нас-то вы так не говорили.

— Нет — pas si bête[31] — вы бы меня повесили, как того незадачливого швейцарца. Как там его звали? А теперь предлагаете мне опровержение. Потому что у меня жар, hein?[32]

Я следил за лицом герцога; румянец сначала проступил из-под его бороды, затем разошелся по низкому лбу и шее. Из глаза выпал монокль — это стало сигналом для крови, чтобы отлить от лица. Полные губы побледнели и складывали неслышные слова. Глаза с просящим выражением переходили с женщины рядом с ним на меня. Мне не хотелось смотреть ему в лицо. Этот человек торговал человеческой кровью, жил злом — и я его ненавидел. Он должен был поплатиться и еще поплатится, но видеть мне этого не хотелось. Всему есть предел.

Я извинился и хотел уже было ускользнуть между группками выдающихся заговорщиков. Но она сказала мне вслед:

— Ты придешь ко мне завтра утром.

Глава двенадцатая

И рано следующим утром я был в «Отеле де Люин» — или «де Грейнджер». У мрачных крыш непостижимого Сен-Жермена еще висел туман; утренний туалет города только довершался; по тихим широким улицам, дребезжа, катились тележки с шлангами. Было так рано, что я еще не успел собраться с духом. Я вышел из дому, подчинившись порыву; ступил за порог молочной лавки, где позавтракал, готовый к решительным мерам. Но начал увиливать; было еще рано, и моя походка уже замедлилась, пока я проходил ряд привратницких на этой мертвой нерасшифровываемой улице. Мне хотелось бежать — хотелось всей душой; но затем я сжег все мосты, задав вопрос невероятно древней одноглазой консьержке. Прошел по еще сырому внутреннему двору, к огромному портику, в прохладный каменный холл, который, сколько бы людей здесь ни проходило, было не вернуть к подобию жизни. Мадемуазель ожидала меня. Пришлось подняться по большой каменной лестнице в чрезвычайно высокую, узкую, невозможно прямоугольную, как на фронтисписах старинных пьес, приемную. Вся мебель казалась высотой по колено, пока не поймешь, что дезориентирован, и не осознаешь собственного роста. Из окон с большой высоты косо падал разлинованный унылый свет; между тенями медленно проплывала армия пылинок. Через некоторое время, не находя себе места, я прошелся и выглянул во двор. По брусчатке шла консьержка со множеством писем в руках и карманах черного фартука. Я вспомнил, что за мной по улице шел facteur[33]. Из-за приоткрытых створчатых дверей доносились голоса; само собой вспомнилось ожидание у де Мерша. Здесь оно долго не продлилось. Голоса повышались, как бывает в конце беседы, все реже сменяли друг друга и наконец надолго затихли. Высокие двери открылись — и вошла она, а следом за ней — мужчина, в котором я узнал вчерашнего губернатора провинции. В этом