Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Джером Клапка Джером

Он сидел, устремив взгляд в окно, и некоторое время я не решался прервать его печальные, по всей видимости, воспоминания.

— Так что же произошло? — спросил я наконец.

Он вернулся к действительности.

— О, ничего особенного! — сказал он. — Ей пришлось ненадолго уехать из Лондона, и на это время она поручила моим заботам свою любимую канарейку.

— Но вы-то здесь ни при чем, — не унимался я.

— Да, пожалуй, — согласился он. — Однако это породило охлаждение, которым кое-кто не замедлил воспользоваться. Я уж ей и свою кошку взамен предлагал, — добавил он больше для себя, чем для меня.

Мы сидели и молча курили. Я чувствовал, что утешения здесь ни к чему.

— Пегие лошади тоже приносят счастье, — заметил он, выколачивая трубку о край спущенного оконного стекла. — Была у меня и пегая…

— Из-за нее вы тоже пострадали? — удивился я.

— Я потерял из-за нее лучшее свое место, — последовал несложный ответ. — Управляющий и без того терпел дольше, чем я смел надеяться. Но ведь нельзя же держать человека, который вечно пьян. Это портит репутацию фирмы.

— Без сомнения, — согласился я.

— Видите ли, — продолжал он, — я не умею пить. Иные, сколько ни выпьют, — ничего, а меня первый стакан с ног валит. Я ведь к этому непривычен.

— Так зачем же вы пили? — не отставал я. — Лошадь вас, что ли, заставляла?

— Дело обстояло вот как, — начал он, все еще осторожно потирая свою шишку, которая была уже размером с яйцо. — Лошадь принадлежала прежде одному виноторговцу, который заезжал по делу почти во все питейные заведения. Вот лошадка и взяла в привычку останавливаться у каждого кабачка, и ничего с ней не поделаешь, по крайней мере я ничего не мог с ней поделать. Любой кабак распознает за четверть мили и несется стрелой прямо к дверям. Сначала я пытался справиться с нею, но только попусту терял время и собирал толпу зевак, которые держали пари — кто кого. К этому я бы еще как-нибудь притерпелся, только однажды какой-то трезвенник, стоявший на противоположной стороне улицы, обратился к толпе с речью. Он называл меня Паломником, а лошадку Поллионом или чем-то в этом роде, и возглашал, что я сражаюсь с ней ради небесного венца[1]. После этого нас стали величать «Полли и Паломник в битве за венец». Разумеется, меня это разозлило, и у следующего кабачка, к которому она меня принесла, я спешился и сказал, что заехал выпить стопку-другую шотландской. Так все и началось. Потребовались годы, чтобы отстать от этой привычки.

— Но со мной всегда так случается, — продолжал он. — Еще когда я поступил на первое свое место, не успел я прослужить и двух недель, как хозяин подарил мне к рождеству гуся в восемнадцать фунтов весом.

— Ну, уж от этого ничего худого не могло произойти, — заметил я. — Редкое счастье.

— Вот то же самое говорили тогда другие клерки, — ответил он. — Старик в жизни никому ничего не дарил. «Вы полюбились ему, — говорили они. — Счастливчик!»

Он тяжело вздохнул. Я понял, что с этим связана целая история.

— И что же вы сделали с гусем? — спросил я.

— В том-то и беда! — ответил он. — Я сам не знал, что с ним делать. Это случилось в сочельник, в десять часов вечера. Только я собрался домой, а он дает мне гуся.

«Тидлинг и братья» прислали мне гуся, Биглз, — сказал он, когда я подавал ему пальто. — Очень мило с их стороны, только к чему он мне? Возьмите его себе!» Я, разумеется, поблагодарил его и был очень ему признателен. Он пожелал мне счастливого рождества и вышел из конторы. Я завернул подарок в бумагу и взял его под мышку. Это была великолепная птица, но тяжеловатая. И так как приближалось рождество, я подумал, что по этому случаю неплохо бы угоститься стаканчиком пива. Я зашел в кабачок на углу и положил гуся на стойку.

— Здоровенный, — сказал хозяин, — у вас будет завтра доброе жаркое.

Его слова заставили меня призадуматься: только тут я понял, что птица мне не нужна и проку мне от нее никакого. Я собирался в Кент, чтобы провести там праздники в семье одной молодой особы.

— Той самой, у которой была канарейка? — вставил я.

— Нет, это все случилось еще до того, — ответил он. — На сей раз делу помешал гусь, о котором я вам рассказываю. Родители ее были состоятельные фермеры, и привозить им гуся было бы глупее глупого, а в Лондоне я не знал никого, кому бы мог его подарить. И вот, когда хозяин вернулся, я спросил, не согласится ли он купить у меня гуся, и сказал, что возьму недорого.

— Мне он не нужен, — ответил тот, — у меня здесь и без того уже три штуки. Может, один из этих джентльменов у вас его купит.

И он повернулся к нескольким молодцам, которые сидели, потягивая джин. Мне подумалось, что им даже вскладчину не купить и цыпленка. Однако самый обшарпанный из них сказал, что он не прочь взглянуть на мой товар, и я развернул сверток. Он долго осматривал и ощупывал гуся, допрашивал меня, как я его раздобыл, и кончил тем, что выплеснул на него добрых полстакана джина с водой. Затем он предложил мне за гуся полкроны. Это так возмутило меня, что я, не сказав больше ни слова, схватил в одну руку гуся, в другую веревку и бумагу и выскочил вон.

Так я и шел некоторое время со своей ношей: я был взволнован и ничего не замечал. Когда же я поостыл, то стал размышлять над тем, как, должно быть, смешно выгляжу. То же самое, очевидно, пришло в голову и двум-трем мальчикам. Я остановился под фонарем и попытался завернуть гуся. При мне был еще портфель и зонтик, и первым делом я уронил гуся в сточную канаву, чего и следовало ожидать от человека, который при помощи одной пары рук пытается справиться с четырьмя различными предметами и тремя ярдами веревки. Вместе с гусем я зачерпнул целую кварту грязи. Почти вся она осталась у меня на руках и на одежде да еще немало на обертке. И тут пошел