Дом в степи - Сакен Жунусов

не осталось,- думал старик, горько глядя на длинные, бесконечно уходящие к краю земли черные полосы.- А ведь целый аул был. Богатый ли, бедный, а был... Вот время что делает!..»

Он медленно ехал вдоль вспаханной залежи и думал о том, что знал и помнил о жизни, когда-то шумевшей здесь, на пустых и заброшенных ныне местах. Он вспомнил Сулу-Мурта и Кургерея, потом и весь аул, его тяжелую надсадную жизнь, добывавшего себе пропитание лишь жалкой сохой...

И о том же самом рассказывал Жантасу великан- старик, вспоминая прошлое, как слова полузабытой песни.

Вторая песнь старого Кургерея

...- Да, а уж богатырь был Сулу-Мурт и красавец - другого такого не сыскать. Лоб - две четверти, глаза, как у ястреба, а на каждое плечо можно по двое садиться.

Я его и в ауле продолжал называть Сулу-Муртом, постепенно это прозвище так и прицепилось к нему...

О том, что у нас было в дороге, ни он, ни я до поры до времени не заговаривали. Как будто забыли оба. И лишь потом, когда мы подружились и сошлись как следует, Султан однажды расхохотался: «Как говорится, враги - до первого разговора, а кони - до ржания... Ведь чуть мы тогда с тобой из-за какого-то дерьма друг друга не погубили. А?.. Но ты-то! В жизни я такого богатыря не встречал. Ох, и напугал же ты меня!»

Так смехом этот разговор и закончился. Больше мы и не поминали того случая.

Султану, как я увидел, жилось в ауле совсем не сладко. Ну, то что беден он был - так там все такие. Но Султан был очень одинок. Ни братьев, ни родных - ни кого. И даже детей бог не давал. Родится парнишка, а через год-другой, глядишь, помирает. Только одна- единственная дочка сумела выжить. Выжила, выросла, стала человеком... Это вот она, наша Райхан...

И еще одна беда была у Султана - жена болела. С малых лет у нее что-то было с глазами. А потом, при мне уж, она совсем ослепла.

Но Султан, как ни гнула его судьба, все же не поддался. И оставался таким, каким был,- бывало, все, что есть в доме, раздаст вдовам, сиротам, каждого приласкает, скажет хорошее слово. Золото был человек и парень настоящий.

А время тогда было, как вспомнишь,- хуже не придумаешь. Год змеи выдался, и народ еле таскал ноги. Весны уж не думали и дождаться. Многие порезали последнюю скотину и к весне оказались совсем голенькие. Куда народу было подаваться? Мужчины пошли пасти скот Малжана, а бабы... Что уж говорить,- бабы тоже нанимались у него батрачить, но что они заработают? Войдут с огнем, как говорится, а выйдут с золой... Тяжелое время.

Как-то Султан позвал меня, и мы долго рассуждали о совместном хозяйстве. Вроде придумывалось что-то... Позвали стариков, молодые пришли. Султан прямо к делу приступил.

- У меня, говорит, есть одно соображение... Вот дожили мы до весны, и очень хорошо, что дожили. Но как нам далось? Скот-то, который остался, к конну зимы уже углы сараев и кизяк грыз, а дети все мешки перетрясли, где курт был и иримшик, все крошки подобрали. Я, говорит, подсчитал: за зиму в нашем ауле умерло больше десяти ребятишек. И это не считая

стариков и больных, которые умерли, можно сказать, своей смертью! Так дети-то разве от болезни умерли? От голода! И вот я говорю - если мы не избавимся от этого проклятого голода, нам вообще всем конец придет. Всем! И напрасно вы радуетесь весне. Думаете, зиму пережили - и все хорошо? Опять к баю собираетесь наниматься?

- А что нам делать?- говорит тут старый Боташ.- Что нам еще остается? Или как это в пословице: гонит двух коз, а свистит на всю степь. За душой у нас ни крошки хлеба, а мы будем сидеть сложа руки! Ничего этим рукам не сделается, пускай поработают.

Болтливый был этот старикашка Боташ и вечно с мокрым носом. Хлюпает, шмыгает, как раскаленное шило в воду сует. И вот сказал он это Султану, снял свою драную шапчонку, отвернул уши и снова натянул.

- Кто глотает,- говорит,- тот не голодает. И если мы до осени на малжановском молоке доживем, то беды, думаю, от этого не будет. С поганой овцы хоть шерсти клок.

Тут его еще кто-то поддержал из стариков.

- Что ж, говорят,- нам теперь и умирать сложа руки? Султан аж задрожал, закипел весь.

- Сложа руки умирать, говорите? А надолго ли вам хватит объедков с байского стола? Зима-то подойдет, так бай оставит только тех, кто коней сможет пасти. А все остальные куда денутся?

- Так что нам делать?- не унимается гундосый Боташ.

- Иди под зад Малжана ляг, если тебе нечего делать. Или мы уж совсем не мужчины? На что мы годимся? Неужели только для того, чтобы выбивать у бая вшей?

Тут подтянулись наши парни и уже не сводят с Султана глаз. Один, чахоточный такой, измученный, даже темнеть начал от злости. А другой, пришедший погреться на солнышке и даже штаны свои овчинные расстегнувший, так тот чесаться бросил и рубаху опустил, Султан все на него смотрел...

- Сурок, говорит, и тот на зиму запасает. А мы у байского стола объедки собираем. Или вы опять надеетесь, что поедете в Омск и мешок муки привезете? Но только надолго ли вам хватит этого мешка? Да и на что вы его теперь выменяете? Скота-то совсем не осталось... Давайте лучше сделаем так. Вот после Митрия остался кусок распаханной земли. Надо его хоть ногтями, да расцарапать и посеять хлеба. А соберем урожай - тогда хоть ребятишки не будут голодными сидеть.

Султан умолк и посмотрел на собравшихся. Старый Жусуп вздохнул и опустил голову.

- Что ж, сынок, это было бы хорошо. У Митрия, помнится, пшеница хорошо росла. Только вот скотина Малжана все вытоптала. Разве уследишь за его табунами! Как бы опять беда не повторилась.

- Бояться нечего,- сказал Султан.- Если надо - все лето будем караулить. Пусть только сунется!

- Так то это так...- тянул Жусуп.- А как сохи? Где взять?

- Все будет хорошо, отец. Вот сидит Кургерей, сын Митрия. Он нагляделся у отца. Обещает сам ковать плуги. Ну, и я ему помогу...

- Кургерей... А если ему вдруг опять все надоест, и он возьмет да и удерет в Омск? Ищи его потом, свищи!

Тут уж я не выдержал.

- Жок!- кричу по-казахски.-