Маленький содом - Георгий Стаматов

   —  Мери? Мери — это другое дело.

   —  И новая будет совсем другой.

   —  Нет!.. Не надо было останавливаться в этом отеле. Завтра же утром уедем в Мюнхен.

Паладини вернулся в комнату. Пьетро пошел звонить по телефону, потом уехал в оперный театр. Вернувшись, он отыскал официанта.

   —  Вы знаете, кто со мной приехал?

   —  Синьор, я итальянец, а маэстро Паладини прославился на весь мир.

   —  Прекрасно! Сразу видно, что вы благородный человек. Маэстро Паладини действительно прославился на весь мир. Но не это важно. Важно то, что вы — благородный человек, и как таковой, скажите мне: маэстро вызывал вас в мое отсутствие?

   —  Нет.

Пьетро впился глазами в официанта.

   —  Лжете!

   —  Синьор!

   —  Скажите, сколько вы хотите?

   —  Я себя не продаю.

   —  Но торгуетесь... Зачем вас вызывал маэстро?

   —  Я не лгу. Он меня не вызывал, он сам ко мне пришел.

   —  Что он заказал?

   —  Бутылку коньяка.

   —  Подали?

— Не успел.

   —  И не подавайте, если хотите быть в приятельских отношениях с моим кошельком. Помните, что я плачу щедро.

Пьетро прошел к Паладини и, оглядев его, обрадовался.

Маэстро сидел хмурый. Значит, официант сказал правду.

   —  Пьетро! — проговорил Паладини.— Обедать еще рано, я отлучусь ненадолго.

   —  Прежде всего пообедаем, затем вы должны отдохнуть и, наконец, вы никуда не пойдете.

Паладини рассердился.

   —  Когда кончится эта опека?

   —  Когда я умру...

   —  Ты каждый день собираешься умирать, а мне жить не даешь. Пойми, мне нужно прогуляться.

   —  Вспомните концерт в Варшаве!

   —  Слушай, Пьетро,— вкрадчивым тоном начал Паладини,— зачем спорить? Неужели ты не знаешь, что если я захочу, так все равно уйду?

   —  Хорошо, в таком случае я отменяю концерт.

Паладини вспыхнул.

   —  Ты что, младенцем меня считаешь?! Вот возьму и уйду!

   —  Уходите!

   —  Чудовище!

Когда Паладини говорил вкрадчиво, это грозило бедой. Но сейчас он был сердит, и Пьетро успокоился: Паладини не уйдет.

   —  Вот свежие газеты; просмотрите статьи о будапештском концерте. А я пока прикажу подавать обед.

Паладини даже не взглянул на газеты.

Немного погодя на балкон вынесли накрытый стол. Сели обедать.

   —  Маэстро, прошу вас, кушайте поменьше.

   —  Ты меня скоро уморишь с голоду!

   —  Сами виноваты! Не надо было рождаться великим человеком.

   —  Я уж сто раз проклинал судьбу за то, что встретил тебя.

Подали суп. Учитель и ученик съели его молча.

Но вот Пьетро заметил на лице Паладини темное облачко. Всякий раз, как появлялся официант, Паладини поднимал голову, приоткрывал рот, словно желая, но не решаясь что-то сказать. Принесли жаркое. Паладини, не глядя на официанта, приказал негромким, но повелительным тоном:

   —  Бутылку вина!

На столе перед Пьетро стояла высокая конусообразная бутылка с красивой этикеткой, испещренной изображениями медалей, которые были получены виноделом на выставках.

Паладини налил себе вина. Лицо его прояснилось, глаза ожили.

Сердце у Пьетро сжалось, как сжимается сердце матери, заметившей на лице ребенка опасные признаки возвращения перенесенной болезни.

   —  Значит, вечером петь не будем? — в отчаянии спросил Пьетро.

   —  И пить буду и петь буду!..

Паладини поднял бокал, одним духом осушил его, обтер губы, закурил сигару и откинулся на спинку стула. Балкон, озеро, публика — все стало ему таким милым, близким, родным; официант казался славным малым, даже Пьетро больше не раздражал.

   —  Эх, Пьетро, чудной ты человек! Кто это тебе внушил, что мне нельзя пить? Что ты меня так оберегаешь? Я здоров, как бык... Ем за троих...

   —  Пьете за десятерых.

   —  Лишнее доказательство несокрушимости моего организма. Вечером послушаешь, как я спою «Сумерки» спою не хуже, чем когда напевал пластинку для граммофона. Помнишь? Тогда ты сам поднес мне бокал шампанского, а теперь угощаешь водой!

   —  Маэстро, сегодня вы больше не будете пить!

   —  Это не крепкое вино...

   —  Сейчас отдохните, а в шесть часов — на прогулку.

   —  Тебе налить?

   —  Ну нет!

   —  Ты человек с характером, не то, что я. За твое здоровье, Пьетро! Ты мой тиран, но иногда ты самый милый мне человек на свете. Твое здоровье!

После обеда Паладини прилег. Пьетро ушел. Встретив в коридоре официанта, он многозначительно посмотрел на него, получил утвердительный ответ и, успокоенный, отправился в театр.

Часа в четыре Пьетро вернулся, вошел в комнату Паладини и сразу же заметил, что маэстро настроен веселее обычного. Он напевал свою любимую арию и слишком много разговаривал. На подоконнике, за портьерой, Пьетро заметил этикетку с золотыми медалями.

   —  Ах, дорогой Пьетро, сегодня я доволен и тобой и собой, что случается крайне редко. Все в порядке!

   —  Сегодняшний концерт можно считать сорванным. Я буду вынужден сказать публике: «Милостивые государыни и милостивые государи, концерт откладывается, потому что божественный Паладини...»

   —  Напился, как свинья,— подсказал Паладини.— Не беспокойся, Пьетро. Сегодня я буду петь так, как не пел никогда. Порукой тому — и заветная скамья и вино, которое ты проклинаешь. Оно пробудило во мне жажду нового счастья. После этой бутылки — точка! Но кончится концерт, и тогда, с твоего разрешения, устроим маленькую пирушку. Послушай Пьетро, перестань подкупать официантов, а то они зарабатывают вдвое больше обычного. Нынче мы с тобой соперничали, как на торгах, и победил я.

Паладини стал умываться. Пьетро сел в кресло и задумался: «Неужели концерт сорвется?» Его не интересовали ни публика, ни ее разочарование, ни потерянныеденьги.

Он думал о Паладини, о вине. Злился на природу, которая порождает эту отраву, на людей и законы, которые не могут ее уничтожить. Не будь ее, сколько талантов было бы спасено! И Луиджи уцелел бы!

Паладини весело плескался, растирал полотенцем широкую грудь и что-то бормотал про себя. Пьетро, размечтавшись, видел освещенный зрительный зал оперного театра и нетерпеливую публику, слышал, как тысячи уст с благоговением шепчут: «Паладини!». А тому все трын- трава — и учитель, дрожащий над каждой его нотой, и поклонники, готовые заложить свои часы, лишь бы послушать его хоть раз в жизни, и бог, который избрал его среди миллионов,— тому только бы тянуть эту отраву.

Пьетро прочитал этикетку на бутылке: «Братья Луи и Жан Прюно». Будь они здесь, эти братья, он головы бы им проломил вот этой самой бутылкой. Перед его глазами воскресла старая, полузабытая картина: зал варьете, пьяная публика, полуголые женщины. Воздух заражен спиртными парами и запахом человеческого пота. Шум, выкрики, непристойные разговоры, циничный хохот. На эстраде появляется человек; у него густые