Маленький содом - Георгий Стаматов

снова окажется в своем старом, потрепанном костюме.

* * *

Вечер. У Пьетро урок. Лаура хлопочет в саду. Джиованни у себя в комнате; он сидит у окна и размышляет. По широкой улице двигаются люди—пешком, в экипажах, в автомобилях. Веселые, мрачные, серьезные, спокойные люди, чьи настроения так же разнообразны, как их костюмы. Не одежда, не возраст определяют настроение: ведь молодость — это еще не счастье, а стоптанные башмаки — не нищета. Какой калейдоскоп! А ведь это всего лишь одна улица! Сколько тут желаний, грез! Все хотят всего. Хотят есть сытную и вкусную пищу, спать на белоснежных постелях, любить женщин — молодых, красивых, верных. Джиованни разглядывает людей в этой толпе и не знает, с кем из них себя сравнить. Вот идет бледный молодой человек, который вряд ли обедал сегодня, идет с застенчивым видом, всем уступая дорогу, даже тем, кто застенчивей его. А вдруг это будущий великий артист, писатель, художник? В быстро мчащемся автомобиле сидит упитанный, самодовольный господин лет сорока — сорока пяти. Кто знает, быть может и он еще не так давно с завистью поглядывал на чужие автомобили.

Джиованни с удовольствием вспомнил, что у него есть комната, постель. Скоро Лаура начнет готовить ужин; будет готовить и завтра, и послезавтра... Он, Джиованни, свободен, может пойти куда вздумается. В его душе пробудилось бесконечно сладостное сознание, что судьба сделала его своим избранником, превознесла выше многих. Во время уроков с Пьетро Джиованни чувствовал, что его скромное «я» таит в себе некую силу, драгоценное сокровище, и замирал от блаженства, когда замечал на бесстрастном лице своего строгого учителя невольное восхищение талантом ученика.

Стало смеркаться.

Джиованни мало-помалу перенесся мыслями в свое детство. Отца он не знал. Бедный корсиканец, отец его приехал в Италию искать счастья, быстро разбогател, жил на широкую ногу, потом разорился и умер. Джиованни родился уже после его смерти. Жил он всегда скромно, оставшись на попечении старшей сестры, которая успела окончить консерваторию в годы процветания отца. Окружающие предсказывали ей блестящее будущее, но оно погибло вместе с капиталом старого Джиованни. Молодой Джиованни пел, бренчал на фортепиано; сестра его, утратив веру в себя, не придавала особого значения голосу брата, хотя на всех любительских концертах юноша неизменно пользовался успехом. В трудные минуты она говорила:

   —  Ты, Джиованни, не очень-то рассчитывай на свой голос, а лучше подыскивай себе какую-нибудь работу.

Сестра познакомилась с музыкальной семьей священника Паладини.

Однажды вечером Паладини услышал, как его дочь Мариетта поет дуэт с Джиованни, и долго не мог прийти в себя от восхищения.

   —  С таким голосом нельзя сидеть дома, завтра же утром — в церковь!

Молодой тенор привлекал публику в кафедральный собор. Священник рассказывал о нем всем и каждому, наконец решил послать юношу в Милан, с письмом к одной своей дальней родственнице, высокопоставленной даме.

Дама показала Джиованни нескольким известным профессорам. Те признали, что юноша поет неплохо, но если он хочет стать первым певцом, пусть возвращается в родной город.

Он вернулся.

Обиженный старик проклял и высокопоставленную даму и профессоров.

   —  Похоже, что в Милане стали заниматься чем угодно, только не пением,— твердил он всюду.

Вскоре священника перевели в другой город, где он и скончался. Умерла и сестра Джиованни. Он остался один. Но в памяти его запечатлелось последнее напутствие священника:

   —  Пусть только тебя услышит настоящий итальянец, и тогда я не я буду, если тебя не пригласят в Миланскую оперу; а когда ты покажешь этим профессорам, что ты собой представляешь,— они лопнут от злости.

И перед Джиованни всплыло милое, добродушное лицо покойного, уверенного в своей правоте. «Что-то поделывает сейчас Мариетта? — подумал он.— Три года мы с ней не встречались». И в его памяти вновь воскресла гостиная в доме Паладини, рояль, за роялем — он и она. Она играет, он поет.

   —  Джиованни, ты станешь великим артистом!—слышит он голос девушки.

   —  Не верю, Мариетта; в нашем роду таких случаев не бывало.

   —  А если все-таки станешь, ты забудешь свою Мариетту?

   —  А если не стану, Мариетта меня разлюбит? Будет искать другого певца, великого?

   —  В нашем роду так не поступали,— отвечала она и нежно обнимала застенчивого Джиованни, хотя он не был ни известным, ни великим.

И вот предсказание старого Паладини начинает сбываться. Пьетро оказался «настоящим» итальянцем. А у Мариетты, наверное, уже есть другой Джиованни. «Где-то она теперь?»

В комнату вошла Лаура и прервала его воспоминания:

   —  Мечтаете, синьор Джиованни?

   —  Задумался, Лаура, вспомнил родной город, близких, детство...

   —  Родной город, детство... Да, помню, и Пьетро был маленьким. Красивый он был тогда. Кто бы поверил теперь...

Пришел Пьетро, и они сели ужинать. Настроение у профессора было хорошее. Говорили о Гиацинте, о Джиованни, об их будущем. Впервые Джиованни почувствовал сладостное предчувствие славы, более сладостное, чем поцелуй женщины.

В тот вечер он заснул безмятежным сном младенца. Ему снились опера, публика, цветы, овации. Он вышел на сцену. Рядом с ним был Пьетро. Паладини поднес ему, венок, а высокопоставленная дама бранила миланских профессоров.

II

Против озера, возле отеля «Красивый берег», остановился автокобиль. Шестидесятилетний старик с густыми волнистыми, совершенно белыми волосами, в сюртуке и мягкой широкополой шляпе, легко соскочил на тротуар и сказал:

   —  Приехали, маэстро Паладини!

Маэстро лениво поднялся с сиденья, вышел из автомобиля и повернулся к озеру.

   —  Пьетро, сколько времени прошло после нашего первого приезда сюда?

   —  Ровно два года.

Публике было известно по газетам и афишам о прибытии Паладини, некоторые знали его по фотографиям,— вот почему группа любопытных собралась перед отелем и остановилась на почтительном расстоянии от артиста.

   —  А Монблан меня сегодня не встречает? — заметил Паладини.

— Он рассердился на вас за то, что вы его забыли,— ответил кто-то.

Паладини усмехнулся и приподнял кепи в знак благодарности за лестный комплимент.

Публика была польщена.

   —  Да здравствует маэстро Паладини!—закричали вокруг.

Паладини еще раз приподнял кепи и вместе с Пьетро вошел в отель.

Немного погодя Паладини появился на балконе. Спокойная, чистая гладь озера ласкала его взор.

«Два года! А кажется, будто это было вчера. Где-то она теперь?»

К двери подошел Пьетро:

   —  Маэстро мечтает?

   —  Нет, вспоминаю.

   —  Кого? — лукаво спросил старик.

   —  Не шути. Видишь вон ту скамью? Там мы расстались.

   —  И там же встретитесь с другой.

   —  Только не здесь. Осквернить память о ней? Никогда! Ты знаешь, что я искренне любил ее.

   —  А