Оноре Бальзак - Темное дело

— Папенька спрашивает, куда девать жандарма; ему неможется.

— А что с ним? — спросил Перад.

— Голову, говорит, ломит. Он здорово грохнулся наземь, что ни говори. Чудное дело — ведь жандармы так ловко верхом ездят. Споткнулся, видно. У него на башке здоровенная дыра, прямо с кулак. Верно, угодил, бедняга, на камень. Хоть он и жандарм, а мается, — прямо жалость смотреть.

Жандармский капитан из Труа въехал во двор, спешился и махнул рукою Корантену, который, узнав капитана, бросился к окну и распахнул его, чтобы не терять ни минуты.

— Что нового?

— Нас провели как олухов. В лесу на большой дороге мы нашли пять лошадей, взмокших от пота, загнанных до смерти, и я приказал сторожить их, чтобы выяснить, откуда они и у кого куплены. Лес оцеплен, никто из него не ускользнет.

— В котором часу, по-вашему, эти люди въехали в лес?

— В половине первого пополудни.

— Чтоб ни один заяц не проскочил! — шепнул ему Корантен. — Я оставляю вам здесь Перада, а сам пойду навещу беднягу вахмистра. — Оставайся у мэра, я пришлю толкового парня, чтобы тебя сменить, — сказал он на ухо провансальцу. — Нам придется привлечь себе на помощь местных жителей, — присмотрись к ним получше.

Он обернулся к присутствующим и сказал с угрозой:

— До скорого свиданья!

Никто не ответил агентам на их поклон, и они удалились.

— А что скажет Фуше насчет обыска, который ничего не дал? — воскликнул Перад, подсадив Корантена в плетеный кабриолет.

— Ну, еще не все кончено, — ответил ему на ухо Корантен, — дворяне, вероятно, в лесу. — Он указал на Лорансу, которая наблюдала за ними из большого окна гостиной. — Я уже расправился с одной, почище этой; та тоже довела меня до белого каления. Если барышня мне еще подвернется, я с ней расплачусь за хлыст!

— То была девка, а эта занимает совсем иное положение, — возразил Перад.

— А мне что? По-моему, что ни женщина — то баба, — ответил Корантен, сделав жандарму знак, чтобы он подхлестнул лошадь.

Через десять минут в сен-синьском замке не оставалось уже ни одного постороннего человека.

— Как же удалось отделаться от вахмистра? — спросила Лоранса у Франсуа Мишю. Она усадила его за стол и приказала накормить.

— Папа и мама сказали мне, что дело идет о жизни и смерти, и никого к нам в дом пускать не велели. А я услышал конский топот в лесу и понял, что это собаки жандармы, я и решил ни за что на свете не пускать их к нам, взял крепкие веревки с чердака и привязал их к деревьям, в самом конце двух дорог, которые ведут к нашему дому. Потом натянул эту веревку так, чтобы она приходилась вровень с грудью всадника, а другой конец прикрутил к дереву напротив, по той дороге, где послышался топот. Вот и перегородил дорогу! Все вышло, как я задумал. Луна спряталась, и мой приятель вахмистр грохнулся наземь, но до смерти не убился. Известное дело, жандармы люди крепкие. Ну, я сделал, что мог.

— Ты спас нас! — сказала Лоранса; она поцеловала мальчика и проводила его до ворот. Видя, что никого поблизости нет, она шепотом спросила его:

— А съестные припасы у них есть?

— Я только что отнес туда каравай хлеба в двенадцать фунтов и четыре бутылки вина. С недельку продержатся.

Вернувшись в гостиную, девушка увидела, что взоры г-на д'Отсэра, его жены, мадмуазель Гуже и аббата обращены к ней с немым вопросом, в их взглядах был восторг и тревога.

— Значит, вы опять с ними виделись? — воскликнула г-жа д'Отсэр.

Графиня улыбнулась, приложив палец к губам, и ушла к себе наверх, чтобы лечь спать; после одержанной победы она почувствовала полное изнеможение.

От Сен-Синя до флигеля Мишю ближе всего по дороге, ведущей мимо фермы «Белаш» прямо к лужайке, где Мишю накануне впервые увидел сыщиков. Поэтому жандарм, провожавший Корантена, вез его именно этой дорогой, ею ехал и арсийский вахмистр. По пути агент старался представить себе — каким образом вахмистр мог быть выбит из седла. Он бранил себя за то, что с таким важным поручением послал только одного человека, и вывел из этого промаха некое непреложное правило, чтобы включить его в устав полицейской службы, который составлял для собственного употребления.

«Раз им удалось отделаться от жандарма, они, вероятно, отделались и от Виолета, — думал он. — Пять павших лошадей, как видно, — лошади заговорщиков; они доставили в лес из окрестностей Парижа четырех дворян и Мишю».

— У Мишю есть лошадь? — спросил он арсийского жандарма.

— Еще бы, да притом знатная лошадка, — ответил тот, — это охотничья лошадь из конюшен бывшего маркиза де Симеза. Хоть ей уж пятнадцать годков, она лучше молодой; Мишю гоняет на ней по двадцать миль, а шерсть у нее все равно сухая, как моя шляпа. Зато уж он и холит ее! И продать ни за какие деньги не соглашается.

— А какой она масти?

— Темно-караковая, с белыми бабками, сухая, жилистая, словно арабский жеребец.

— А ты арабских видел?

— Я только год как вернулся из Египта и ездил там на мамелюкских лошадях. В кавалерии срок службы — одиннадцать лет: я был на Рейне в армии генерала Стенжеля, оттуда попал в Италию, а потом с первым консулом — в Египет. Скоро меня произведут в вахмистры.

— Пока я буду во флигеле у Мишю, сходи на конюшню, и, раз ты одиннадцать лет имеешь дело с лошадьми, тебе легко распознать, была ли лошадь недавно под седлом.

— Смотрите-ка, вот где свалился наш бригадир, — воскликнул жандарм, указывая на то место, где дорога выходит на лужайку.

— Скажи капитану, чтобы заехал за мной сюда, к Мишю; мы вместе поедем в Труа.

Корантен слез с лошади и несколько минут изучал местность. Он осмотрел два вяза, росшие друг против друга, один у самой ограды парка, другой на лужайке, которую пересекает проселок; потом он увидел то, чего никто не заметил, а именно: форменную пуговицу, лежавшую в дорожной пыли; он подобрал ее. Войдя во флигель, он застал Виолета и Мишю сидящими за столом на кухне; они все еще препирались. Виолет встал, поклонился Корантену и предложил ему выпить.

— Благодарю вас; я хотел бы повидать вахмистра, — ответил молодой человек, который понял с первого взгляда, что Виолет пьян уже полсуток.

— Вахмистр наверху, при нем моя жена, — сказал Мишю.

— Ну, вахмистр, как вы себя чувствуете? — осведомился Корантен, взбежав по лестнице и увидев жандарма, лежавшего с обвязанной головой на кровати г-жи Мишю.

Его шапка, сабля и снаряжение были сложены на стуле. Марта, послушная женской доброте и к тому же не знавшая о проделке сына, вместе с матерью ухаживала за больным.

— Мы ждем доктора из Арси, господина Варле, — сказала г-жа Мишю. — За ним поехал Гоше.

— Оставьте нас на минутку, — сказал Корантен, который был изумлен этой картиной, говорившей о полной непричастности обеих женщин к происшествию.

— Куда вас ударило? — спросил он, разглядывая мундир бригадира.

— В грудь, — ответил тот.

— Посмотрим-ка ваши ремни, — сказал Корантен.

Недавний закон, предусматривавший малейшие детали мундиров так называемой национальной жандармерии, присвоил ей желтый пояс с белой полоской по краям и бляху, довольно похожую на бляху теперешних полевых сторожей, со странной подписью: Уважение к личности и к собственности! Бригадир налетел на протянутую через дорогу веревку, и на ремне, конечно, остался отчетливый след. Корантен взял мундир и осмотрел то место, где недоставало пуговицы, найденной им на дороге.

— В котором часу вас подобрали? — спросил Корантен.

— Да на рассвете.

— Вас сейчас же перенесли сюда? — продолжал Корантен, заметив, что постель не открыта.

— Да.

— А кто вас переносил?

— Женщины и парнишка Мишю; он меня и нашел, я был без памяти.

«Так, значит, они не ложились, — подумал Корантен. — Бригадира не подстрелили и не ударили палкой, — ведь чтобы ударить, противник должен был бы находиться на одном уровне с ним, то есть тоже верхом; следовательно, бригадира можно было свалить только при помощи какого-нибудь препятствия, поставленного на его пути. Бревном? Это исключено. Железной цепью? Она оставила бы ссадины».

— А что вы почувствовали? — спросил он у бригадира, разглядывая его.

— Меня опрокинуло с такой силой...

— У вас ссадина на подбородке.

— Мне кажется, — ответил бригадир, — что лицо мне ободрало веревкой...

— Теперь понимаю! — промолвил Корантен. — Кто-то протянул между деревьями веревку, чтобы преградить вам путь...

— Пожалуй, что и так, — согласился бригадир.

Корантен спустился вниз и вошел в столовую.

— Ну, старый плут, давай же по рукам, — говорил Мишю, обращаясь к Виолету и глядя на сыщика. — За все — сто двадцать тысяч франков, и вы хозяин моих владений. А я стану жить на ренту.

— Клянусь Христом-богом, у меня всего-навсего шестьдесят тысяч.

— Но ведь я на остальную сумму предлагаю вам отсрочку. Что же это мы со вчерашнего дня никак не можем сторговаться... Земля-то — первый сорт.