Том 8. Театральный роман. Роман, пьеса, либретто. «Мастер и Маргарита» (1937–1938 гг.) - Михаил Афанасьевич Булгаков

В последующих записях Елена Сергеевна дала точные характеристики Самосуду, Добраницкому, отметила появление у них в доме Гриши Конского, вспоминали смешные истории из летней жизни в предместье Житомира. В Большом театре — тревога: что-то не выходило с «Поднятой целиной».

29 августа последовала запись: «Вечером Мордвинов вызвал М. А. на совещание по поводу “Поднятой целины”».

Поразительно — совещание назначено на одиннадцать часов вечера в гостинице «Москва». Самосуда вызвали из номера. А братья Дзержинские появились: Иван в половине первого ночи, а брат его либреттист еще позже. Этот самый либреттист очень испугался, увидев М. А. Зачем? Самосуд шепотом ему объяснил, что Булгаков — консультант ГАБТ. Услышав фамилию — Булгаков, поэт Чуркин, который тоже был при этом, подошел к М. А. и спросил:

— Скажите, вот был когда-то писатель Булгаков, так Вы его...

— А что он написал? Вы про которого Булгакова говорите? — спросил М. А.

— Да я его книжку читал... его пресса очень ругала.

— А пьес у него не было?

— Да, была пьеса, «Дни Турбиных».

— Это я, — говорит М. А.

Чуркин выпучил глаза.

— Позвольте!! Вы даже не были в попутчиках! Вы были еще хуже!..

— Ну, что может быть хуже попутчиков, — ответил М. А.

По Москве пошел слух, что арестован бывший председатель ВОКСа Аросев. Про арест Абрама Эфроса сначала не поверили, уж очень много было вранья. Аресту Литовского тоже не поверили: «Ну, уж это было бы слишком хорошо». И действительно радость была преждевременной: приехавший через несколько дней после этого слуха Дмитриев сообщил, что видел в Ленинграде Литовского живого и невредимого.

В театральной среде много было разговоров о гастрольной поездке мхатчиков в Париж. МХАТ не произвел такого впечатления, на который рассчитывали... Даже про Аллу Тарасову парижские газеты писали, что она похожа на «дебелую марсельянку». Ливанов скандалил, Хмелев пытался говорить по-французски, но ни один француз его так и не понял. Федор Калужский до полусмерти напивался, некоторые актрисы нарядились в ночные рубашки, считая, что это — вечерние платья. У Добраницкого — перелом ноги. Ездили навещать... Но все эти встречи, пересуды, разговоры отошли на десятый план, как только Булгаков получил письмо Керженцева о либретто «Петр Великий». Десять пунктов Керженцева перечеркивали всю многодневную работу Булгакова.

23 сентября 1937 года Елена Сергеевна записала: «Мучительные поиски выхода: письмо ли наверх? Бросить ли театр? Откорректировать роман и представить?

Ничего нельзя сделать. Безвыходное положение.

Поехали днем на речном трамвае — успокаивает нервы. Погода прекрасная.

Вечером М. А. на репетиции «Поднятой целины». До часу ночи помогал выправлять текст. Из театра привезли его на машине. С головной болью».

6

Тревожно было в мире. Гитлер не скрывал своих агрессивных планов. Франция и СССР заключили договор, который мог бы сыграть большую роль в организации коллективной безопасности. Заключен был договор и с Чехословакией. Это были определенные шаги по укреплению всеобщего мира. Но обострилось положение на Востоке: Япония напала на Китай. СССР предложил всем заинтересованным странам заключить региональный тихоокеанский пакт при участии США, СССР, Китая и Японии. Но тут же возник вопрос о привлечении к этому пакту Англии, Франции и Голландии. Но вскоре выяснилось, что Англия заинтересована в усилении Японии против США. США приняли вызов Японии — и на каждый японский корабль строили три. А Китай отделывался общими фразами. Рузвельт сказал советскому послу Трояновскому в конце июня 1937 года, что «пактам веры нет», только сильный военно-морской флот может быть сдерживающей гарантией против японской агрессии. Таким образом, ведущие страны мира не смогли договориться о коллективной безопасности как на Западе, так и на Востоке. Гитлер объявил всеобщую воинскую повинность. Чрезвычайная сессия Лиги наций оказалась бессильной что-либо противопоставить агрессору. Вопрос о переделе мира остро встал в повестку дня.

Булгаков внимательно следил за развитием международных событий...

Тревога и неуверенность в завтрашнем дне прочно вошли в жизнь Булгакова, все чаще беспокоили его душу. Он не оставлял надежду на положительное вмешательство верховных властителей, не раз вспоминал свой разговор со Сталиным, не раз брался за перо и набрасывал первые слова обращения к Генеральному секретарю, но тут же руки опускались, лишь мысли лихорадочно бежали одна за другой, так и не получая своего словесного оформления... Но что же предпринять?

Арестованы Киршон, Борис Пильняк, Добраницкий, снят с должности Бубнов, нарком просвещения РСФСР... Кто следующий?..

По Москве по-прежнему ползли зловещие слухи... Снят наркомвнешторг Розенгольц... С каждым днем увеличивалось число предателей, врагов народа, их обнаружили в Грузии, Армении, Узбекистане, Ленинграде, Смоленске... Вспоминались события Великой Французской революции и Парижской Коммуны: и в те времена вожди тоже были разоблачены как враги народа и уничтожены... Борьба за власть возрождала испытанные и проверенные временем принципы и методы установления личной диктатуры или имперской формы правления государством.

То, что арестован Киршон, Булгакова не опечалило, столько зла и различных гадостей привнес этот человек со своими единомышленниками в его жизнь. Но Борис Пильняк... Очень часто в конце 20-х годов их имена подвергались разносу в одних и тех же статьях и выступлениях. Особенно после того, как Пильняк опубликовал «Красное дерево» в Берлине и «Повесть непогашенной луны».

Потом судьба разделила их, пути их разошлись, хотя Булгаков продолжал внимательно следить за событиями, связанными с судьбой Бориса Пильняка. Совсем недавно какое-то странное предчувствие кольнуло в сердце Булгакова: в «Правде» В. Кирпотин, не раз ругавший и Булгакова, вспомнил, что тему «Повести непогашенной луны» Пильняку подсказал Александр Воронский, а ведь всем к тому времени было известно, что знаменитый критик и редактор уже арестован как троцкист, и эта критическая статья многими воспринималась как донос. И после этого как по команде и другие критики словно проснулись, возобновив свою планомерную травлю. А ведь Пильняк — певец Великого Октября, социалистической ломки в России. Он хорошо начинал. Честно, прямо, правдиво писал, что он признает революцию, но он против тех, кто пишет о революции и ее достижениях «в тоне неприятного бахвальства и самохвальства»; он открыто говорил, что он не коммунист, не будет писать по-коммунистически, но вместе с тем признавал, что коммунистическая власть в России определена ее историческими судьбами, что он с коммунистами, потому что коммунисты с Россией... Признавался, что он должен быть абсолютно объективен, «не лить ни на чью мельницу, никого не морочить». И действительно «Повесть непогашенной луны» и «Красное дерево» — честные и правдивые вещи, но беда в том, что потом, когда поднялся критический визг на страницах чуть