Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

Фабрики стояли. Ни один дымок не пятнал небо. Железные фабричные решетки были заперты, как крепостные ворота, — никого не впускали, никого не выпускали. Рабочие тысячами слонялись по улицам с пустыми карманами, не зная, чем занять руки. Толпы людей стояли в очередях у бюро по найму рабочей силы и ждали вызова из-за приоткрытой дверцы в надежде получить хоть какую-нибудь работу. Здесь набирали во Францию, в угольные шахты, и фабричный люд толкался в очередях, чтобы попасть в список тех, кто должен уехать из своей страны, из своего дома, от своей семьи ради заработка под чужой землей. Всевозможные агенты корабельных компаний крутились вокруг стоящих в очереди мужчин, рассказывали им о счастливой жизни в заморских странах, какой можно сподобиться, если купить у них билеты на корабль. Разодетые в пух и прах проходимцы, выдававшие себя за иностранных консулов, выманивали у рабочих последние гроши, продавая им фальшивые визы и поддельные паспорта. Антисемитские агитаторы произносили ядовитые речи против еврейских фабрикантов, которые выбрасывают польских рабочих на улицу, заставляют их уезжать в чужие страны, а сами остаются в Польше, чтобы превратить ее в Израильское царство. Церковные служители прохаживались вдоль очереди с коробками для сбора пожертвований, звонили в колокольчики и просили денег на строительство новой городской церкви. Революционеры втихаря раздавали свои отпечатанные на плохой бумаге прокламации, полные ненависти к богачам и правителям, призывавшие вести с ними борьбу и предрекавшие установление власти трудящихся. Тайные агенты и полицейские, женщины из патриотических обществ и студенты в маленьких ярких фуражках гонялись за революционерами, били их, хватали и, избитых, с синяками под глазами и непокрытыми головами, вели, награждая плевками, в полицейские комиссариаты Лодзи.

— Бейте их, этих Троцких! — раздавались голоса. — Пусть убираются в свою Палестину!

Ткацкие станки в Балуте снова стояли, покрытые в будние дни субботними скатертями. Машины портных, чулочников, галантерейщиков, швей и вовсе были задвинуты в дальний угол. Дети, худые, осунувшиеся, сидели по домам и выглядывали в треснувшие окошки на безлюдные улочки. Старьевщики с пустыми мешками и большими бородами то и дело поднимали свои мрачные взгляды к окнам бедных домов в надежде купить хоть что-нибудь. Никто их не подзывал. Бледные, хромающие, скрюченные, настоящие и фальшивые калеки ходили по дворам, устраивались рядом с помойными ящиками, в которых рылись бездомные собаки и кошки, и распевали свои нищенские напевы.

Им, людям Балута, больше нечего было ждать. Их и прежде оттесняли механизмы, выкуривал пар. На фабрики их не пускали польские и немецкие рабочие. Даже на предприятия еврейских фабрикантов они не смели сунуться. Иноверцы прогоняли их из фабричных цехов. Еврейским рабочим были доступны только старые ручные станки. В дни всеобщего помешательства, когда возможен был любой абсурд, люди Балута тоже трудились, вручную конкурируя с паровыми машинами. Теперь они первыми остались без работы. Пособий по безработице они не получали. Воевода Панч-Панчевский так повернул закон, что грошовое пособие полагалось только фабричным рабочим. Подмастерья из маленьких еврейских мастерских в расчет при этом не принимались.

Молодые и сильные парни становились в очереди у государственных бюро по трудоустройству, где давали черную работу на строительстве каналов, шоссе, но иноверцы прогоняли их.

— Пошли отсюда, Мойши, — гнали их безработные неевреи. — А ну, валите, тателе, мамеле, ой-вей!..

Еврейских рабочих спасали только общинная благотворительность и дешевые кухни, открытые в Балуте состоятельными пожилыми дамами. Балутские лавочники дремали в своих лавках, не имея другого занятия. Они давно в глаза не видели ни гроша.

Вся жизнь сосредоточилась на вокзале. Мужчины, женщины, дети с баулами постельного белья, с субботними подсвечниками, со всем своим скарбом наполнили вокзалы, заняли все вагоны поездов. Лодзь бежала: женщины — к своим мужьям в Америку, отцы — к детям, дети — к родителям. Бывшие жители сел вдруг вспомнили об огородах, которые они когда-то сажали, о садах, которые у них цвели, о картофельных полях, которые они обрабатывали до приезда в Лодзь. И они потянулись в Аргентину, чтобы вновь зажить там прежней, сельской жизнью.

Халуцы[203] — парни с загорелыми лицами и девушки в простых платьях и с горящими глазами — группами уезжали со своими солдатскими рюкзаками, с палками в руках и с высоко поднятыми бело-голубыми флагами в Эрец-Исраэль, чтобы обрабатывать разоренную землю праотцев. Они пели песни на святом языке гортанно, как восточные евреи, они плясали зажигательные танцы на вокзалах и в вагонах. Еще отчаяннее уезжающих пели и плясали провожающие их. Они долго махали вслед уезжающим флагами и кричали по-древнееврейски, надрывая глотки:

— На будущий год — в Иерусалиме!

Первым и вторым классом, с множеством чемоданов и коробок, в элегантных костюмах, с букетами в руках, ехали в итальянские порты состоятельные евреи со своими разодетыми в меха и увешанными бриллиантами женами и дочерьми, чтобы оттуда роскошными кораблями перебраться в Эрец-Исраэль, страну, про которую так много пишут в газетах и говорят, что с капиталом там можно прокручивать серьезные дела. Они не сбивались в группы, как халуцы, они не пели и не плясали. Каждая семья уезжала по отдельности и втайне от других. Они не собирались пахать там землю. Они ехали покупать земельные участки и открывать магазины и фабрики, если на этом можно будет заработать. В Лодзи дела шли плохо. В этом городе, заваленном товарами на годы вперед, больше невозможно было получить ни гроша прибыли. По Лодзи, как гиены возле трупа, рыскали чиновники налогового управления и отрывали от бездыханного города куски в виде государственных налогов. На пустынных, мрачных лодзинских улицах встречались разве что военные, вооруженные, нарядные, горделивые, и чиновники с бесчисленным множеством пуговиц и значков на мундирах. Они, как саранча, сметали все в пользу государственных касс. Они были ненасытны, эти жадные, злобные, жуликоватые налоговые чиновники. Они облазили все еврейские магазины и фабрики, они заходили к оставшимся не у дел коммерсантам и отнимали у них последние гроши, чтобы наполнить государственные кассы. Они вытаскивали из подвалов станки, снимали белье с постелей, опустошали магазины и увозили все это телегами на склады, чтобы продать и сдать выручку государству.

Бедные еврейские женщины бежали за этими телегами, как за катафалками, оплакивая свое скудное, безвозвратно увозимое добро.

— Глядите, люди, вот горе! — кричали они, заламывая руки. — Глядите, что за напасть на наши головы!

У состоятельных евреев опечатывали магазины, с женщин снимали украшения, у мужчин вытаскивали из карманов золотые часы — словом, стригли и без того уже голых овец. Поэтому они, состоятельные евреи, бежали из города, торопясь спасти то, что еще осталось, стремясь поселиться в Эрец-Исраэль, земле чужой и далекой, и создать новую Польшу, новую Лодзь, новую Петроковскую в стране своих праотцев.

Да, страна праотцев была для них далекой и чужой. Они не слушали громких, по-восточному гортанных напевов халуцев в вагонах третьего класса, не смотрели на их зажигательные танцы. По-польски или на лодзинском немецком они с тревогой расспрашивали о климате незнакомой страны, о ее языке и обычаях. Этот язык, древнееврейский, иврит, был им чужд. Они немного знали его по молитвенникам, но не понимали ни слова, когда в нем появлялись гортанные, арабские звуки. Чуждо их европейским телам было и ближневосточное солнце, чужды были им тамошние растения и животные. Про кедры, пальмы, ослов, верблюдов, фиговые и оливковые деревья они знали только из Пятикнижия, которое когда-то изучали в хедере. Женщин интересовало, танцуют ли там современные танцы, есть ли там сосновые леса и снег зимой. Они сомневались, носят ли там шубы, которые они везли с собой, и устраивают ли там маскарады и карнавалы.

— Боже коханый, — вздыхали они, — кто знает, что за жизнь там, в этой чужой стране!

Как в Изгнание, ехали они в Страну Израиля.

Торговые агенты, маклеры, сваты, общественные деятели, торговцы землей заранее заключали сделки. Продавцы поддельных паспортов, соблазнители женщин, всякие гнусные типы роились вокруг эмигрантов, обманывали, обдуривали, сбивали с толку, использовали их. По всем путям и всем дорогам евреи бежали из страны, в которой жили сотни лет, в новые страны и к новым народам, в Северную Америку и Аргентину, в Бельгию и Германию, во все уголки земного шара.

Так же, как сотню лет назад люди тянулись в Лодзь, теперь они тянулись из Лодзи, уезжали из обжитого города в незнакомые, чужие края, чтобы начать там все заново.