Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

— Наша голова! Ха-ха! Наша голова! Ха-ха-ха!

Обернулся Радан, а мальчишка вытащил из торбы голову сахара, отломил сверху кусок и грызет.

— Не трогай сахар! — закричал Радан, а сам подумал: «Тут дело нечистое!»

Ребенок вздрогнул и сунул голову сахара в торбу. Радан, глядя вперед, стал погонять волов. И тут вдруг навалилось что-то ему на плечи и тянет назад все сильнее и сильней: хочет повалить его на спину. Схватился он рукой за плечо, а на нем… лапа! За другое — лапа! Обернулся с трудом — нет ребенка в повозке. Волы напряглись, хрипят, ровно повозка камнем гружена, а Радану все тяжелее и тяжелее. Чувствует, что когти уже пропороли ему гунь и вот-вот до кожи доберутся. Повел он плечами, стараясь стряхнуть нечистую силу, да не тут-то было — еще крепче прижало! Волы из сил выбиваются, а повозка еле движется. Хотя бы до берега добраться! Хлестнул Радан волов изо всех сил, и те еле-еле вытащили повозку на берег.

Слез Радан потихоньку с повозки, чтобы волам легче было… Слез, а двинуться не может… валит его на землю, и все тут. Гнет, аж кости трещат. На повозку взобрался — волы не могут с места двинуться. Подушка под Раданом скрипит, словно на нее жернов навалили. Хоть помирай! Холодный пот прошиб мужика. Целый час провозился он так с нечистой силой. Тут, к счастью, петухи запели.

Соскочил малец со спины и в сторону… Оглянулся и сказал:

— Благодари бога, Радан, что петух запел, а то бы ты так дешево не отделался! Но все равно, голова сахара здесь остается!

И исчез. Радан перекрестился, достал из-за пазухи платок, вытер пот и тронул волов. Петухи стали кричать чаще. На самой заре он доехал до дому.

Ей-богу, не знаю, чем только бедняги уездные начальники насолили тем, кто пишет в газетах и сочиняет книги! Кто ни обмакнет перо в чернильницу, непременно проедется насчет уездного начальника и чего только про него не напишет: и голова у него повязана турецкой красной чалмой с хвостиками, и мотня у штанов до земли свисает, и трубку курит, сидя на молельном коврике, скрестив ноги, и взятки берет. А уж о носе, голове, шее, животе и ногах и говорить не приходится! Такое изобразят, что боже сохрани и помилуй. Из здорового и нормального человека урода сделают! Такого во сне увидеть страшно, а не то чтобы с ним дело иметь. По правде говоря, я их нисколечко не защищаю: есть среди них и уроды. Мир полон горя и уродства. Ну так что же — все и писать об уродствах, ни за что ни про что пугать честной народ? А почему бы не изобразить хорошего начальника?! Вот я, например, знаю одного такого весьма красивого и превосходного начальника, некоего Максима Сармашевича.

Вот уже два года, как он ходит в уездных начальниках. Думаю, что вы видели его, если вам случалось бывать на пасху или успение во время службы в н-ской церкви. Уездная управа находится поблизости; меньше часа ходу. Когда в н-ской церкви бывает торжественная служба, то приезжают даже господа из Владимирацев. Начальника вы легко узнаете. Из всех мундиров, в каких приезжают владимирацкие господа, его мундир самый новый. В трех шагах за ним всегда следует долговязый стражник с пистолетами и ятаганами за поясом, а на поясе висит целая гирлянда из кожаных кисетов, пузырьков, огнива и прочих жандармских побрякушек. Начальник очень любит этого стражника и даже прихватил его с собой, переезжая в другой уезд. Кроме мундира и стражника, у начальника есть и другие приметы: прекрасная выправка, благообразная внешность. Да что и говорить: любой поглядит и скажет, что сама природа предназначила его в начальники. А как он официально держится! Могу побиться об заклад, что никогда не доводилось вам видеть начальника, у которого и в смехе, и во взгляде, и в любом самом незначительном движении сквозила бы такая строгая официальность, как у Максима Сармашевича, нашего славного уездного начальника.

А вот, например, каков был Яков Яковлевич, стоявший во главе уезда до Максима. Никогда, бывало, не придет с утра в канцелярию, не выпив в трактире пять-шесть шкаликов водки; а потом вылупит глаза и плюется, и икает, и ставит кляксы на всех бумагах, которые попадают ему в руки, в канцелярии у него пахло, как в бурдюке из-под ракии.

Этот же начальник — нет!.. Придет с утра трезвый, опрятный, аккуратно причесанный, умытый; сядет за стол и попросит у своего стражника стакан холодной воды и кусочек сахара, и тот сразу же подаст все на чистом подносе. Начальник отопьет немного воды и почистит ногти, опять отопьет и опять почистит ногти — пока выпьет воду, ногти в порядок приведет. Потом ему приносят кофе. Он закурит сигару, затянется не спеша и прогуляется по канцелярии, отхлебнет кофейку и снова покурит, прогуляется и отхлебнет. Потом сделает замечание стражнику, если увидит какой непорядок, возьмет бумаги и приступит к работе…

А вот, например, каков был Сима Симеунович, что служил здесь еще до Якова. Канцелярия при нем всегда была загажена, непроветрена, пахло в ней бумагами, летом к тому же он разувался в канцелярии и держал на полке между бумагами бутылку с сывороткой, которую «пил от груди»… Прямо-таки не дождешься, бывало, когда вырвешься на свежий воздух.

Этот же начальник — нет! У него после обеда, особенно летом, окна раскрыты, на столе непременно цветы; зимой пахнет ладаном или жженым сахаром — любо-дорого войти. Так бы, кажется, и судился каждый день, только бы приходить в такую чистую, проветренную и надушенную канцелярию и к такому хорошему начальнику!

Да и жена и дети у Максима все какие-то учтивые, все у них как надо. И дети его ведут себя по-господски, хоть, правда, и шаловливы немного. Один из его сыновей давно уже в Белграде: учится в гимназии.

Теперь вы сами видите, что редко где найдется такое милое и приятное начальниково семейство. И вот этот превосходный начальник собрался в одно прекрасное утро объехать свой уезд.

— Ты готов, Джюко? — спросил он стражника, своего любимца.

— Да, господин начальник! — ответил стражник, сдвинув левой рукой феску с кисточкой на самый затылок.

— Ты тоже поедешь со мной. Вели подавать бричку.

Бричку подали, начальник сел и махнул рукой Джюко:

— Садись!

Джюко сел в бричку напротив начальника.

— А сейчас, Джюко, прямо в Вучевицу, — сказал начальник, когда бричка уже выехала со двора и покатила по дороге. — Она всех ближе, и