Кнут Гамсун - Скитальцы

Эдеварт удивлённо: Ну и что?

Просто взял и подарил. Разве я должен был это делать?

Эдеварт: Но я-то ничего ему не дарил. Август не замедлил с ответом: Подумаешь! Разве я, работая на него, не сносил твою куртку? Она была совершенно новая! Это не шутки!

Август всё смешал в одну кучу, хорошее и плохое, правду и выдумку, он не делал для себя исключения и говорил только о справедливости: каждому должно воздаваться по заслугам. Он засмеялся, блестя золотыми зубами, и признался, что Каролус выпросил у него трубку шкипера Скору. Сказал, что шкиперу она больше не нужна. Верно, не нужна, согласился Август, но покойный Скору и так много для тебя сделал, он спас твоё сено! Тогда Каролус спросил, не осталось ли от шкипера куртки или какой другой одежды, может быть, шляпы, ему хотелось иметь что-нибудь на память о шкипере. Ты слышал что-либо подобное? Август сказал Каролусу: На такое свинство я никогда не пойду, так и знай! Правильно я ему ответил? — спросил он у Эдеварта.

Эдеварт совсем запутался, он ничего не понял в сбивчивых объяснениях Августа, это для него было слишком сложно. Август во всём разбирается лучше его, он всё знает и совсем не тот, за кого его принимают.

В Будё15 они запаслись провиантом и теперь ни в чём не нуждались, ночи были ещё светлые, они шли вдоль берега Хельгеланна, по очереди сменяя друг друга у штурвала. Август внимательно изучал карту, даже когда они шли у самого берега, пусть Теодор видит. Иногда Август подходил к компасу, вынимал из кармана часы Скору, считал минуты и секунды, кивал и уходил снова.

Теодор не пользовался у них уважением, Август даже не отвечал, когда такой жалкий человек высказывал своё мнение по тому или иному поводу. В Фолле налетел шторм, волны ярились, и Теодору пришлось несладко. Он никогда не ходил на паруснике, был новичком в этом деле и даже не знал названия такелажа; вначале он делал много ошибок, и шкипер пообещал списать его на берег и взять вместо него кого-нибудь посмышленей. В Фолле им пришлось зарифить и топ, и грот, оставили только фок. Август учил обоих своих матросов, он стоял у штурвала и громовым голосом отдавал приказы. На этот раз он не праздновал труса, его водянистые голубые глаза горели огнём. Стоять на палубе во весь рост совсем не то, что валяться, уткнувшись носом в дно карбаса. Сравнения тут неуместны.

Они миновали Фоллу и снова пошли среди шхер; погода сразу улучшилась, море успокоилось, Август достал свою гармонь и заиграл — первый раз за эту поездку. Настроение у него было превосходное, до сих пор они шли относительно быстро, уже прошли мимо маяка Редё, миновали залив Фрухавет и приближались к Тронхейму.

Ну как, убедился, что я могу вести парусник? — спросил Август у Эдеварта. Тогда скажи, а не махнуть ли нам на «Чайке» в дальние страны?

Как это «махнуть»?

Август оглядывался по сторонам и говорил шепотом, он выглядел нерешительным, даже робким.

Часы Скору у меня, и я никому не намерен их отдавать. Кроме того, у меня больше тысячи далеров, которые тоже принадлежат ему, и ты хочешь, чтоб я со всем этим расстался? Как мне, по-твоему, поступить?

Эдеварт, почти равнодушно: Что-то я не пойму.

Август: Судно и груз тоже стоят денег, это целое состояние. Мы с тобой трудились не покладая рук, а Скору уже ничего не нужно. По справедливости его наследники мы с тобой!

Я смотрю, в твоей голове много планов! — засмеялся Эдеварт.

Вот я и хотел поделиться ими с тобой, сказал Август.

На этом их разговор закончился, но вечером Август опять завёл своё.

В новый рейс я Теодора не возьму, сказал он. Я не такой дурак.

В какой рейс?

Мы пойдём в Испанию. Но сперва расстанемся с Теодором. Мы с тобой должны быть заодно. Если ты чего не поймёшь, я пойму за нас обоих, мне уже приходилось бывать в таких переделках.

Не понимаю, о чём ты толкуешь, сказал Эдеварт.

Он и в самом деле ничего не понимал. На него нашла робость, его товарищ, много поплавал на своём веку и многому научился, в прошлом Августа было что-то таинственное и тёмное...

В Фусенланнете они зашли в один зелёный залив, чтобы запастись пресной водой; было слышно, как в лесу громко шумит водопад. В глубине залива стояла одинокая усадьба, оттуда на берег прибежали двое ребятишек и с любопытством уставились на незнакомцев. Вскоре к ним подошла молодая женщина, она была босиком и одета очень небрежно: рубаха да юбка. У неё к ним просьба — только пусть не обижаются! Что делать, приходится просить добрых людей о помощи: её овца застряла на уступе за домом, уже двое суток не может оттуда выбраться, а самой ей овцу не спасти. В глазах у женщины стояли слёзы, такая хорошая овца, такая красивая.

Август: А что, мужчин здесь нет?

Есть, но сейчас все они работают на острове, ответила женщина.

Этот остров отмечен на карте, с видом знатока сказал Август. А что они там делают?

Кто что, они подёнщики в усадьбе Фусен.

Август задавал эти пустые вопросы, чтобы придать себе весу, он поглядел на дом и постройки, что-то буркнул под нос, но потом повеселел и пообещал помочь.

Они привезли на берег бочку для воды, а также канат и лебедку и снова вернулись к шлюпке. Август захватил с собой ружье и сидел в шлюпке, положив его на колени, но это, главным образом, чтобы покрасоваться перед молодой женщиной.

Они поднялись к усадьбе, и женщина показала им злополучное место. Овца забралась на уступ, где росла сочная трава, но уступ был очень узкий, и она не смогла повернуться, чтобы спуститься обратно. Внизу был обрыв и верная смерть.

Август спросил у женщины: Может, продашь нам свою овцу?

Нет... как можно её продать?

Если продашь, я пристрелю её, и она свалится вниз.

Пристрелишь? Нет-нет, она такая хорошая, крупная, каждый год ягнится.

Август поднялся со своими спутниками на гребень горы и оттуда на канате спустил Эдеварта на уступ. Овца стояла неподвижно, она совсем не боялась людей. Вися на канате, Эдеварт быстро развернул овцу: он схватил животное за шерсть, приподнял его на задние ноги и тут же опустил обратно на уступ. Овца растерялась от такого обращения и не поняла, каким образом её голова оказалась на месте хвоста. Эдеварт дружески похлопал овцу и подтолкнул, чтобы она спустилась с уступа тем же путём, каким забралась на него.

Сам же он, подтянувшись на канате, спрыгнул на уступ. Постояв немного в нерешительности, он развязал канат и отпустил конец. Поднимай! — крикнул он. Наверху жалобно заскрипела лебедка, и канат заскользил вверх. Осторожно ступая, Эдеварт двинулся вслед за овцой.

Возле дома стояла женщина с детьми и смотрела наверх, она плакала — теперь в опасности были и овца и мужчина. Дети то и дело испуганно вскрикивали. Тихо, тихо, останавливала их мать, они могут свалиться! Наконец всё было кончено, и она сама закричала от радости; когда мужчины подошли к дому, она пожала им руки и поблагодарила, а потом велела то же самое сделать и детям, и они протянули мужчинам ручонки, кто правую, кто левую, какую было удобнее. Женщина раскраснелась и смотрела на Эдеварта своими удивительными глазами, его она особенно благодарила — ведь из них троих он был самый красивый. Эдеварт тоже покраснел. Юность, юность, благословенная юность и застенчивость!

Женщина пригласила моряков в дом и угостила молоком, налив Эдеварту первому. Август помрачнел, он вынул из кармана часы Скору и сказал: Пора возвращаться на борт, парни, я должен везти груз дальше!

Женщина от избытка благодарности хотела сварить им кофе, но Август отказался: Не надо, у нас на борту полно кофе, мы запаслись провиантом на всю поездку. Но всё равно спасибо. Это твой возлюбленный там на стене? — спросил он шутливым тоном.

Это мой муж, ответила женщина.

Он тоже работает на острове?

Нет. Он сейчас далеко.

Видный мужчина, заметил Август. Он моряк?

Он уехал в Америку.

Вот как, в Америку? Я тоже был в Америке. И давно он там?

Четыре года.

Значит, скоро вернётся домой?

Это только Богу известно, ответила женщина.

И тебе. Ведь он пишет?

Нет, не пишет. Ни разу не написал.

Август хлопнул ладонью по колену: Ни разу не написал? Так ты даже не знаешь, добрался ли он до Америки?

Добрался. Он приехал в Нью-Йорк.

А потом исчез?

Женщина не ответила.

Сердце Эдеварта защемило от сострадания, видно, у этой женщины была нелёгкая судьба и она несла свой крест. Ей было лет двадцать пять — двадцать шесть, в ней было что-то очень милое, может, даже не милое, а нежное — в наклоне головы, в грустных глазах. Где скрывается её муж, да и жив ли он вообще? На что она живёт? В комнате стоял ткацкий станок, по стенам и на спинках стульев висела разноцветная пряжа, мебель в комнате была некрашеная. Эдеварт не был равнодушным и холодным человеком, в груди у него что-то дрогнуло, может, то было сострадание, а может, любовь, но что-то томительное и сладкое.