Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси

class="v">Блохи да комары!

Бегущей воде не дано повернуть вспять, искре никогда не вернуться в огниво. Я знаю, что тщетно пенять на судьбу, но попробуйте представить себе, что чувствует человек, которого покинули все, кто был с ним связан. Ему так же тяжко, как изгнаннику, тоскующему на чужбине. Вряд ли кто-нибудь останется равнодушным к горю беспомощного сироты Иссы.

28-й день

Настал первый седьмой день*, и я сказал домашним: «Отец, когда был жив, велел мне жениться и остаться дома». Но одни сделали вид, будто ничего не слышали, другие прикинулись глухими. Мне противна одна мысль о том, что эти глупые люди, в полной мере наделенные всеми шестью желаниями, снова до покраснения лиц примутся спорить – следовать ли воле покойного или нет. Да и что зазорного, если, снова став плывущим облаком или текущей водой, я буду искать приют в скалистых ущельях или в лесной чаще, всюду, куда занесет меня судьба, если мне снова придется дрожать от ветра, мокнуть под дождем? Но если я уйду, не сказав им ни единого слова, я нарушу последнюю волю отца.

Как ни плох камень, но коли не ударишь по нему, огонь не возникнет, и даже разбитый колокол зазвонит, стоит только стукнуть по нему посильнее. Таков всеобщий удел Поднебесной. Вот и получается, что, уйдя и все бросив, я нарушу завет отца, а начав переговоры о разделе владений, поступлю согласно его воле.

В конце концов, я решил, что лучше всего положиться на мнение старейшин.

Так закончился этот день.

Был бы он жив,

Вместе бы утром смотрели

На зеленые эти поля.

Моя весна

Фрагменты

В давние времена в монастыре Фукодзи, в провинции Танго, жил почтенный монах, единственно о Чистой земле* и помышлявший. Однажды, когда по всей Поднебесной люди, предпраздничным возбуждением охваченные, готовились к встрече Нового года, он, решив: «Чем я хуже других?» – в последний день Двенадцатой луны написал письмо, вручил его мальчику-монаху, который ему прислуживал, и, повелев: «Завтра утром сделаешь так вот и так», – поместил мальчика на ночь в главном храме.

Утром мальчик-монах пробудился с первыми петухами, когда во всех уголках храма было еще темно, и, как ему было велено, постучал – тук-тук – в главные ворота. Когда же спросили его: «Кто там?» – ответил: «Новогодний посланец будды Амиды из Западной земли».

Не успел он договорить, как почтенный монах, пританцовывая, выскочил босиком из своей кельи, распахнул влево-вправо створки ворот, затем, благоговейно склонившись перед мальчиком, провел его на почетнейшее место и, приняв письмо, прочел вслух: «Мир ваш полон страданий всяческих, а посему должно тебе поскорее переселиться в мою землю, бодхисаттвы готовы встретить тебя».

Едва дочитав, почтенный монах залился слезами. Сам все задумав и осуществив, теперь сам же и предавался печали, выжимал рукава новогоднего платья и, глядя на падающие капли, встречал новую весну. Можно было подумать, что он повредился в уме, но разве не таков должен быть высший итог новогодних благопожеланий человека, вступившего на путь, указанный Буддой, и проповедующего простым людям тщетность мирских упований?

Мы же поступаем по-иному и, проходя по миру, погрязшему в суете, все равно желаем друг другу уподобиться черепахам и журавлям*. Право, пожелания наши сродни бормотанию нищих, которые просят подаяние, суля за это избавление от всех несчастий. Потому-то я и не ставлю сосновых веток у ворот своего дома, не очищаю от копоти стены его, ибо что этот дом, как ни собранный старьевщиком мусор, – подует ветер, и его не станет… И как ни извилиста эта горная тропа, заваленная снегом, я и этой весной, во всем полагаясь на тебя, выхожу тебе навстречу, о Амида:

Пусть радостей будет

Не много, не мало – в меру,

Моя весна.

Ставя отдельный столик для девочки, родившейся на Пятую луну этого года:

Смейся, резвись,

Второй год начинаем отсчитывать

Нынешним утром.

1-й день Первой луны 2-го года Бунсэй*. Поскольку не было слуги, назначенного новогодним распорядителем:

Раньше всех

Новой водой окропила себя

Сегодня ворона.

Водные потоки окрашиваются в цвета весны

Черепаха,

Не начать ли и ей возвещать часы

Под весенней луной?

* * *

Луна в горах

Льет свой свет благосклонно

На крадущих цветы.

Перед храмом Дзэнкодзи

На чумазых котят

Похожи сережки ивы.

А ведь тоже цветы!

* * *

«Вишни, вишни цветут!» —

И об этих старых деревьях

Пели когда-то.

* * *

На вишни взглянуть

Идут старики, подолы

За пояс заткнув.

* * *

Домик в глуши.

Кошку и ту прижигают моксой.

Вторая луна.

* * *

Какая бабочка!

Неужто она родилась

В этом бурьяне?

* * *

Рисовые поля —

Украшение бедной хижины —

Зазеленели.

* * *

Под сенью цветов,

Даже последний бедняк не будет

Гостем незваным.

На Пятнадцатый день Второй луны*

Снова цветут

Эти цветы-надоеды.

Спящий Будда.

* * *

Будда изволит

Почивать, а тут этот шум —

Деньги, цветы…

* * *

Котенок,

Расшалившись, качается на весах,

Ломает камелии.

Тамагава

Куски полотна —

Словно мало весенней дымки —

Колышатся на ветру.

В монастыре Мёсэндзи был мальчик-послушник по имени Такамару. В нынешнем году ему исполнилось одиннадцать. Так вот, этот мальчик на Седьмой день Третьей луны, воспользовавшись тем, что погода стоит теплая и ясная, отправился в Араисака; сопровождал его монах по имени Канрё, человек крепкого телосложения, грубый и сильный. В Араисака собирали они омежник, пастушью сумку и другие травы, как вдруг с горы Иидзуна налетел ветер, и хлынули черными потоками талые воды, бурля и полня окрестности диким ревом. Не знаю уж, как