Избранные произведения - Пауль Хейзе

— Безответственно я себя вел или нет, в этом я дам отчет господину Вюссу, если он того пожелает, но только ему одному и никому другому. Здесь же, где меня укоряют и называют глупцом и посмешищем, я позволю себе заметить: у меня есть основания быть уверенным, что госпожа Вюсс одаривает меня не просто крохами сострадания, а чем-то большим, и что я ей не настолько безразличен, как вы изволили предположить, — сердито возразил он.

Она повернулась к нему лицом и подошла на шаг ближе.

— Ах, бедный, наивный молодой человек! Да, наивный, несмотря на ваш ум и знание людей. Неужели вы, несчастный, и впрямь полагаете, что если женщина терпит и даже не без удовольствия выслушивает ваши любовные признания, то это хоть в малейшей степени говорит о ее душевном расположении? Разумеется, она с удовольствием выслушивает их; почему бы и нет! Это ее маленький триумф. Она вполне может позволить себе эту невинную игру в рамках дозволенного. Возможно, в этой игре она зашла чуть дальше, чем надо, не знаю. Кстати, что значит чуть дальше? Какой нравственный закон запрещает ей обходиться по своему усмотрению с тем, кто таким глупым образом докучает ей? Вы же ей не родня, она вовсе не обязана щадить вас. Кто ставит женщину в неловкое положение, должен примириться с тем, что и с ним может случиться нечто подобное; это его ошибка, не ее. Но даже если допустить, что вы произвели на нее определенное впечатление, а, судя по вашим словам, это, кажется, так и есть (что вовсе не удивительно, вы же не случайный человек с улицы), то чего вы этим добились? Маленького, поверхностного, мимолетного чувства, которое исчезнет под первым же ударом судьбы. Заболей завтра ее ребенок или всего лишь муж — и что вы ей, кто вы для нее? Нуль, нет, меньше, чем нуль, человек, вызывающий у нее отвращение, один ваш вид будет ей невыносим. Как я вам уже говорила, госпожа Вюсс — простая, славная, прямодушная женщина, которая думает только о своем ребенке и муже. Вы можете добиться только одного: скомпрометируете себя, сделаете себя несчастным; вполне возможно, что и ее вы сделаете предметом пересудов, если продолжите эту недопустимую игру; у нее ведь есть подруги. Поступайте, как знаете, как велит вам ваша совесть; я не вправе напоминать вам о вашем долге. Но мне непонятно, как человек выдающегося ума, уверенный в себе и к тому же имеющий право на эту уверенность может позволить себе пользоваться милостивой снисходительностью ее супруга? Неужели вы нравитесь себе в этой роли?

— А разве он знает? — запинаясь, пролепетал Виктор.

— Знает ли он? Что за вопрос! Конечно, знает, разумеется, знает; разумеется, она доносила ему о каждом вашем слове, о каждой слезинке, о каждом коленопреклонении. Она не просто имела право, а была обязана так поступать; в противном случае ей пришлось бы иметь дело со своей совестью.

Он прикусил губы и опустил голову. Вдруг он заметил, что его уже давно тревожит одна мысль.

— А вы сами, милостивая государыня, откуда вы так точно обо всем узнали?

— Разумеется, от нее. Она же знает, что я ваша близкая подруга; она не сомневалась, что рассказом о вашем унижении причинит мне боль; не отказывать же ей себе в этом удовольствии; так уж заведено между нами, женщинами. И она своего добилась! Мне было горько слушать о том, как серьезный, достойный, заслуживающий доверия человек, забыв о гордости и чести, совершает бестактные поступки и, точно влюбленный юнец, униженно падает на колени. Мне уже не раз хотелось предостеречь вас; но у меня нет желания врываться, подобно солдату Армии спасения, в чужое жилище; я не хочу навязываться тому, кто упорно меня избегает, кто не удостаивает меня чести своими визитами; кроме того, я все еще надеялась, что вы в конце концов сами вспомните о своем достоинстве. Пока случайно не встретила вас сегодня.

— Короче говоря, госпожа Вюсс лично, в мельчайших подробностях, рассказывала вам о том, что мы делали и о чем говорили с ней наедине?

— Короче говоря, да.

— Обо всем сразу или многократно, каждый раз новые подробности?.. Вы молчите? В таком случае все и так понятно.

Ему казалось, он тонет в своем позоре, как мышь в ночном горшке. Возлюбленная пересказывает историю самоотверженной, благоговейной любви, точно роман в городской газете; день за днем, номер за номером: «продолжение следует!» Выносит на безучастный суд посторонних его слезы, вызванные невыносимой скорбью, саму священную скорбь, коренящуюся в ином мире, в царстве души.

Госпожа Штайнбах, видя подавленность Виктора, решила использовать его самоуничижение и добиться от него спасительного решения.

— Итак, чего вы хотите? На что надеетесь? Чего ждете?

— Жду, когда вы решите, что достаточно унизили меня. Или вам хочется и дальше истязать меня? — спросил он неприязненно.

Она озадаченно взглянула на него. Он совершенно изменился; на нее пристально смотрел незнакомый, мрачный демон.

— О, не смотрите на меня так, — в голосе ее звучала обида. — Не будьте ко мне несправедливы! Я желаю вам добра; вы же знаете, я поступаю так из чувства дружбы.

Он дико вращал глазами, его лицо исказилось. Вдруг он вскочил, поднял руку и громким, дрожащим голосом заговорил, обращаясь куда-то вдаль:

— Я только потому переживаю эти ужасные минуты, только потому стою здесь обруганный, как провинившийся школьник, осыпаемый насмешками, как отвергнутый любовник в финале фарса, игрушка в руках бессердечных людей, что я сделал шаг к величию. Все могло быть по-другому: слава и честь, почет и богатство, счастье и любовь лежали у моих ног; я видел, как они блестели, мне оставалось только поднять их. Сделай я это, поступи я как негодяй, предпочти я низость — и сегодня я купался бы в блаженстве, окруженный любовью; никто не смеялся бы надо мной, никто не осмелился бы оскорблять и грубо одергивать меня; вы приближались бы ко мне сегодня с робким почтением, мужчины воспринимали бы дружбу со мной, как награду, а жалкое племя женщин домогалось бы моей взаимности. Черствые люди! Тупые и бесчувственные, как звери! Моя бедная душа переполнена чистой, святой любовью, в награду за молодость и счастье жизни мое жаждущее сердце просит только одного — крохотной, скупой капельки любви, нет, даже не любви, а всего лишь позволения любить и страдать безнаказанно. А что получаю я от вас? Издевательства и насмешки. Что ж,