Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

этом мире! В самом деле, ну разве не хорошо? Вот, например, животное не может напиться… а человек может!.. А почему животное не может напиться?.. Божья воля?! Нет!.. Просто у животных нет разума, а у человека есть!.. Так… Вот, например, почему не может напиться, скажем… скажем, кузнечик. Вот именно, почему кузнечик не может напиться, а я, например, могу напиться?.. И господин секретарь может напиться… и господин уездный начальник может, потому как и он, в конце концов, не животное какое-нибудь и уж, разумеется, не кузнечик!..

Трифун был готов приложить палец ко лбу и продолжать размышления на ту же тему, но в эту минуту его прервал какой-то звук, раздавшийся рядом.

Рычание большой собаки, мирно спавшей до этого у ворот, которые Трифун все еще подпирал, заставило его вздрогнуть. Трифун пристально посмотрел на нее и глубоко задумался.

Р-р-р-р — продолжала рычать собака.

Трифун пожал плечами и махнул рукой:

— Не понимаю! Совершенно не понимаю… Суть, собственно, в чем: ты видишь человека и рычишь! Но ведь в этом нет никакой логики!.. Впрочем, тут и не должно быть никакой логики… И все же, приятель, ты не пес, а настоящий осел, раз ты не понимаешь даже того, что у животных нет разума, а у человека есть… Иначе как же отличишь человека от животного?

Впрочем, тебе никто не может запретить рычать… Тебе это разрешается… Но, позволь, в таком случае животные пользуются большей свободой, чем человек, ибо у человека есть разум, но ему запрещено рычать, а у животного нет разума, а, видишь, тебе никакой закон не запрещает рычать. Следовательно, выходит, что люди — животные, а это неправда. Поэтому, милостивый государь, пошел прочь, слышишь, пошел прочь!.. — И Трифун топнул ногой о мостовую, чтоб испугать собаку.

Р-р-р-р… Гав-гав-гав!

— А-а-а-а!.. Так вы еще лаете, милостивый государь! Очень хорошо. Значит, вы проявляете некоторое свободомыслие, совсем недавно вы делали другое. Следовательно, если бы вы имели разум, вы, вероятно, тоже лаяли бы… Значит, в один прекрасный день вы осмелились бы облаять и господина уездного начальника… А этак, пожалуй, настал бы такой день, когда вы начали бы лаять и на господина министра… Но тут уж извините, на господина министра не то что вы, даже мы не смеем лаять! А… Что вы сказали?! — И Трифун наклонился к собаке, словно хотел заглянуть ей в глаза и удостовериться, смутили ли ее столь убедительные доводы или нет.

Р-р-р-р… Гав-гав!

— Так… хорошо… значит, вы настаиваете на своем, то есть вы опять лаете, — продолжал Трифун, принимая прежнее положение. — Но согласитесь, сударь, ведь я тоже мог бы лаять. Смотрел бы, например, на свое начальство и лаял… Но этим, милостивый государь, ничего не добьешься, ибо, хоть я и могу, например, бог знает как вежливо лаять, все равно это неправильно истолкуют и… в один прекрасный день я, знаете… окажусь на улице, вот точно так же, как вы, скажем, теперь. Следовательно, как вы видите, лай тоже имеет свои пределы. Вот я сейчас дам вам палкой по морде, и вы сразу поймете, что лай тоже имеет свои пределы… Я, знаете, очень люблю этак по морде!..

Гав-гав-гав!

— А!.. Так вы повторяете свою ошибку… Вы, собственно, лаете на чиновника, а в конституции, милостивый государь, имеются на этот счет соответствующие параграфы, а если вы не знаете законов, незнание вас не извиняет. Следовательно, на основании параграфа… нет… да, сто четвертого уголовного кодекса, не помню только, А или Б, впрочем, может, не А и не Б… но там написано: «Кто словами печатными или непечатными… или какими бы то ни было другими изображениями или знаками нанесет оскорбление какому-нибудь… должностному лицу… А я, позвольте вам заметить, «должностное лицо»… А лай, собственно говоря, «знаки», или если не знаки, то «изображение»… или, черт его душу возьми, если не «изображение», то «непечатные слова»… Стало быть, я «должностное лицо», а вы произнесли «непечатные слова»… и поэтому за ваши «непечатные слова» извольте получить по морде!..

Р-р-р-р… Гав-гав, р-р-р!.. — И, бросившись на Трифуна, собака схватила его за рукав, который со своей стороны не оказал ни малейшего сопротивления, позволив разорвать себя до самого плеча.

Трифун с ужасом посмотрел на обнаженный локоть.

— А, так мы и вот еще что умеем… и вот еще что умеем… Значит, кусаться умеем!.. Ага… А-а-а! Но если вы, сударь мой, герой, то почему же вы не бросились прямо на грудь? Зачем вы разорвали мне рукав, да еще так сильно, что я завтра не смогу появиться в канцелярии. Очень хорошо… Но за это, конечно, и мы сумеем взыскать… Разумеется, я не могу разорвать вам рукав, потому как у вас его нет… Но, позвольте… вот мы вам сейчас за это дадим по морде… Прошу, с вашего позволения, я, знаете, очень люблю этак по морде…

Гав! Гав! Гав! Р-р-р-р…

— Что… не нравится?! — И Трифун Трифунович хотел было еще раз с удовольствием повторить: «Что, не нравится?!» — но в это время на втором этаже дома, у ворот которого он вел столь продолжительную беседу, скрипнула рама и в полураскрытом окне показался мужчина в белой ночной рубашке.

Трифун Трифунович остолбенел: из окна на него смотрел сам господин уездный начальник. Он хотел в тот же миг извиниться — не знал, дескать, что это именно ваш пес, ибо в самом деле, знай это Трифун заранее, он, во-первых, не оскорблял бы пса, во-вторых, не цитировал бы ему параграфы, в-третьих, и это самое главное, не колотил бы его.

— Пес, собственно, животное интернациональное, и потому я, конечно, не мог знать, что это именно ваш пес… — начал было Трифун, но, увидев, что получается глупо, замолчал.

«Пожалуй, лучше поскорее убраться», — подумал он и, подняв опустившийся во время схватки воротник, зашагал прочь, исподлобья поглядывая на открытое окно, в котором все еще виднелась залитая лунным светом ночная рубашка господина уездного начальника.

Сердце у Трифуна колотилось, как у зайца, и успокоился он не скоро. Только услышав позади себя стук закрываемого окна, он перевел дыхание и пошел тише. По дороге ему попался еще один пес, который бежал посреди улицы с поджатым хвостом, но Трифун не сказал ему ни слова. Кто знает, какую злую шутку может сыграть судьба: а вдруг это пес господина министра, недоставало еще, чтоб Трифун и с ним вступил в пререкания.

Отойдя на довольно значительное расстояние, Трифун прислонился к фонарю и снова принялся размышлять:

«Ведь говорил я тебе, Трифун, пойдем по другой улице. Вовсе незачем было идти мимо