Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь

От Гавра до Барантена курьерский поезд шел с положенной скоростью и без каких-либо происшествий; первым из своей смотровой будки заметил телегу, стоявшую поперек пути, Анри Довернь, — произошло это в тот самый миг, когда состав миновал выемку. Передний багажный вагон был забит вещами: в поезде ехало много пассажиров, только накануне высадившихся в Гавре с парохода. Обер-кондуктор стоял в узком проходе, образованном дорожными сундуками и чемоданами, подпрыгивавшими от толчков поезда, и раскладывал на своем столике квитанции; висевший на гвозде небольшой пузырек с чернилами раскачивался, точно маятник. После каждой станции, где сдают или получают багаж, обер-кондуктору неизменно приходится несколько минут заниматься писаниной. В Барантене два пассажира сошли; Довернь аккуратно сложил квитанции, а затем залез в свою будку и привычно оглядел железнодорожный путь. Все свободное время он просиживал в этой застекленной будочке, наблюдая за полотном железной дороги. Тендер скрывал от него машиниста, но со своего поста обер-кондуктор часто видел дальше и лучше, чем тот. Поезд еще только спускался на дно выемки, когда Анри Довернь заметил вдали какое-то препятствие. Он до того оторопел, что подумал, уж не померещилось ли ему это, испуг точно парализовал его. Несколько секунд было потеряно, поезд выбрался из выемки, и тут с паровоза донесся отчаянный вопль; только тогда обер-кондуктор дернул за веревку сигнального колокола, болтавшуюся перед самым его носом.

В эти грозные мгновения Жак, не снимая руки с маховика, регулирующего ход, смотрел прямо перед собой невидящими глазами: он впал в какое-то забытье. Молодой человек думал о чем-то смутном и далеком, даже образ Северины улетучился в ту минуту из его памяти. Неистовый звон колокола и вопль стоявшего позади Пеке вернули его к действительности. Кочегар, чтобы усилить тягу, приоткрыл поддувало, затем свесился с паровоза, чтобы убедиться, что скорость возросла, и тут все увидел. Увидел все и Жак! Он тотчас же оценил опасность и побледнел как смерть: телега, перегородившая рельсовый путь, стремительно мчащийся паровоз, ужасный удар — все это с пронзительной ясностью представилось ему, и машинисту показалось, будто он различает каждую прожилку на каменных глыбах и слышит, как с треском ломаются его кости. Избежать катастрофы было немыслимо. Он круто повернул маховик, закрыл регулятор, нажал на тормоз. И в ту же секунду, когда Жак дал задний ход, он безотчетно вцепился в стержень свистка: казалось, он в бессильной ярости стремится предупредить недвижную громаду о неминуемом столкновении и заставить ее посторониться. Душераздирающий звук свистка оглашал окрестность, будто сигнал бедствия, а «Лизон» между тем, не слушаясь тормозов и лишь чуть-чуть убавив скорость, мчалась вперед. Она уже не была прежней покорной машиной: простояв несколько часов в снегу, «Лизон» утеряла былую подвижность, способность мгновенно трогаться с места и останавливаться и походила теперь на сварливую и норовистую старуху, постоянно страдающую от последствий простуды. И сейчас она тяжело дышала, содрогалась под действием тормозов, но катилась, упрямо катилась вперед. Пеке, ошалев от страха, спрыгнул на полотно. А Жак, застыв на своем посту, впился правой рукою в маховик, регулирующий ход, а левой машинально дергал за стержень свистка. И ждал. Натужно дыша, извергая клубы дыма, оглашая все вокруг пронзительным ревом, «Лизон» обрушилась на телегу всей огромной тяжестью тринадцати вагонов, которые тащила за собой.

Стоявшие метрах в двадцати от полотна, Мизар и Кабюш воздели руки, а Флора еще шире раскрыла глаза. Замерев от ужаса, они смотрели на грозное зрелище: поезд встал на дыбы, семь передних вагонов взгромоздились друг на друга, а потом с отвратительным треском рухнули на землю беспорядочной грудой обломков. Три первых вагона превратились в щепы, четыре следующих представляли теперь собою бесформенную гору, состоявшую из сорванных крыш, сломанных колес, разбитых дверец, цепей, буферов и разлетевшихся вдребезги стекол. Паровоз со всего размаха ударился о каменные глыбы, послышался глухой треск и скрежет расплющенной машины, перешедший в предсмертный крик. «Лизон» с распоротым брюхом, подминая под себя телегу, тяжело свалилась налево, а каменные глыбы раскрошились, и, как от взрыва, во все стороны полетели мелкие осколки; четыре лошади, сбитые паровозом, замертво повалились на землю. Шесть последних вагонов остались неповрежденными, они даже не сошли с рельсов.

И тут же со всех сторон послышались отчаянные крики и вопли, походившие на вой раненых животных:

— Сюда! На помощь!.. Господи, умираю! На помощь! На помощь!

Больше ничего нельзя было разобрать. «Лизон» неподвижно лежала на спине, из вырванных кранов и лопнувших трубок со свистом и шипением вырывались струйки пара, казалось, это яростно хрипит издыхающий исполин. Да, она испускала дух, и густые клубы белого пара стлались над самой поверхностью земли; из топки, точно окровавленные внутренности, все падали и падали красные угли, угасавшие в черном дыму. От сильного удара труба локомотива врезалась в землю, паровозная рама надломилась, продольные листы погнулись; лежа колесами вверх, «Лизон» походила на громадную кобылу, чье брюхо распорол рог какого-то чудовища; искривленные шатуны, разбитые цилиндры, искромсанный золотниковый механизм, расплющенные болты, шайбы — все это превратилось в сплошное месиво, в рваную рану, через которую уходили последние жизненные силы. Рядом с «Лизон» издыхала оставшаяся в живых лошадь — ей отрезало передние ноги, из разорванного живота вывалились внутренности. Запрокинутая голова судорожно дергалась от нестерпимой боли, лошадь отчаянно ржала, но эти истошные вопли словно замирали в воздухе — их заглушал предсмертный хрип «Лизон».

Отовсюду неслись придушенные крики, они то вырывались из царившего вокруг гула, то угасали:

— Спасите! Убейте меня!.. Нет сил терпеть, убейте меня! Да убейте же скорее!

Шум все нарастал, дым становился гуще, и тут со скрежетом распахнулись дверцы неповрежденных вагонов, оттуда хлынул поток обезумевших от ужаса пассажиров. Люди падали на рельсы, вскакивали, отталкивали друг друга ногами и руками. Всеми владело инстинктивное желание спастись от смертельной опасности, бежать, бежать куда глаза глядят; и ощутив под ногами твердую почву, они сломя голову устремлялись в сторону, перелезали через живые изгороди. Женщины и мужчины, вопя, бежали, не разбирая дороги, спеша укрыться в лесной чаще.

Растерзанная, с растрепавшимися волосами, в изорванном платье, Северина выбралась наконец из свалки; однако она и не думала убегать, она устремилась к хрипевшему паровозу и едва не налетела на Пеке.

— Жак, Жак! Ведь он жив, правда?

Кочегар, который каким-то чудом не получил ни единой царапины, также спешил к месту катастрофы; при мысли, что машинист погребен под грудой обломков, он невольно испытывал угрызения совести. Ведь они так давно работали бок о бок, столько вместе ездили, сносили и усталость и ненастье, стыли на пронизывающем ветру! А их верная машина, бедняжка «Лизон», которую оба так любили, бессильно лежит сейчас на спине, и из ее разорванной груди с шумом вырываются предсмертные хрипы!

— Я спрыгнул на ходу, — пробормотал Пеке, — и ничего, ничего не знаю… Бежим скорее!

Возле переезда они чуть не столкнулись с Флорой, следившей за их приближением. Девушка стояла, не двигаясь, она будто остолбенела при виде того, что наделала, при виде кровавой катастрофы. Все было кончено, так лучше: она ощущала облегчение от того, что по крайней мере избавилась от наваждения, жалости к своим жертвам она не испытывала, даже не замечала их мук. Но при виде Северины глаза Флоры чуть не вылезли из орбит, жестокое страдание, точно тень, омрачило ее мертвенно-бледное лицо. Как? Эта женщина осталась жива, в то время как он, без сомнения, погиб! Боже, она убила любимого человека, сама вонзила себе нож в сердце! Ее охватила невыносимая боль, и тут девушка вдруг постигла всю чудовищность совершенного злодеяния. Все это — дело ее рук, она убила Жака, убила множество других людей! Душераздирающий вопль вырвался из груди Флоры, ломая руки, она, как помешанная, металась вдоль полотна:

— Жак, Жак!.. Он там, его отбросило назад, я видела… Жак, Жак!

«Лизон» хрипела теперь тише, ее сиплое, надрывное дыхание слабело, и все отчетливее доносились отчаянные крики раненых. Густая пелена дыма еще не рассеялась, и гигантская груда обломков, откуда раздавались вопли, исполненные муки и ужаса, была, казалось, окутана тучей черной пыли, застывшей в ясном небе. Что делать? С чего начинать? Как высвободить несчастных?

— Жак! Жак! — по-прежнему голосила Флора. — Говорю вам, он посмотрел на меня, а потом его отшвырнуло туда, под тендер… Скорее! Да помогите же мне!