Исроэл-Иешуа Зингер - Братья Ашкенази. Роман в трех частях

Этому народу надо дать бани и развлечения, решил он про себя.

Он гордо выпятил грудь со всеми медалями, с Железным крестом, полученным им за подвиги в Калише; он с головы до ног ощущал себя древним римлянином, завоевателем и покорителем земель.

Глава четвертая

Еще никогда Кейля, жена ткача Тевье по прозвищу Тевье-есть-в-мире-хозяин, не знавала таких хороших времен и такой сытой жизни, как сейчас, когда немцы правили Лодзью.

За долгие годы страданий, нужды и бед, теперь, на старости лет, она получила отдохновение. Она варила мясо в больших горшках в будние дни. Она дразнила и смущала весь переулок Свистунов аппетитными запахами, доносившимися с ее кухни. Она тушила печенку с мелко нарезанным луком и готовила супы. Соседи приходили к ней занять горсть муки, картофелину, кусок хлеба для ребенка, и Кейля одалживала всем.

Не Тевье был тем человеком, который вознаградил ее за ее беды и подарил ей так много счастья. Он остался прежним, заботился обо всех людях, возился с мальчишками на трудовой бирже, читал книжки, пропадал целыми днями, словно сам был мальчишкой, словно его подстриженная бородка не стала седой, а лицо не было покрыто морщинами от старости и невзгод. Даже в хорошие времена, когда Лодзь еще работала, она, Кейля, страдала в его доме, жизнь ее была совсем не медом, потому что Тевье не хотел прислушаться к ее словам, приобрести пару ткацких станков, как делали другие, взять подмастерьев, чтобы заработать хоть что-нибудь.

— Я не стану эксплуататором, нет! — отвечал он на такие предложения и на все упреки Кейли. — Даже если мне иначе придется отбросить копыта!

Кейля ругала мужа, устраивала ему скандалы, но он не сдавался. Всю свою жизнь он работал у подрядчиков, которые частенько зажимали плату, обманывали его. В свободное время Тевье носился со своими ахдусниками, не ночевал у себя дома. Много раз Кейля терпела из-за него унижения и незаслуженные обиды. Ее мужа арестовывали, и тогда ей приходилось наравне с всякими женами воров стоять у ворот тюрьмы, чтобы передать Тевье посылку с едой. Нет, она никогда не была с ним счастлива. Даже в самые лучшие времена, когда Лодзь ходила в золоте, в ее доме царила нищета. Она не могла накормить детей досыта, не могла справить своим девчонкам приличного платья, как у людей.

Теперь, когда Лодзь остановилась, когда повсюду было пустынно, Тевье совсем не работал. Кейле оставалось только протянуть ноги на старости лет или стать побирушкой на потеху людям. Однако у Кейли был великий Господь на небесах. Хотя ее безумец муж все время твердил ей, что Бога нет, она никогда не верила ему и с ним не соглашалась. Пусть сколько угодно говорит, что Бога нет, своим мальчишкам и девчонкам с биржи, но не ей, Кейле. Она неуклонно соблюдала в своем доме предписанное Торой разделение между мясным и молочным, зажигала субботние свечи, советовалась по религиозным проблемам с раввином и выплескивала приготовленную на субботу еду, даже если молока в нее попало совсем немного. Тевье кричал на нее, смеялся над ней, издевался, злился на раввина, присваивающего, по его словам, деньги рабочих, и готов был есть трефную еду. Детям он тоже велел есть трефной бульон. Однако она, Кейля, слушала его не больше, чем уличного пса. Она силой отталкивала его от трефного горшка и выливала весь бульон в помойку.

— У своих приятелей ты можешь сколько угодно считаться большим мудрецом, — говорила она ему, — а у меня ты не стоишь даже ногтя с мизинца раввина. У меня в доме ты трефного жрать не будешь.

Правда, она не могла добиться, чтобы он, как положено, делал кидуш, а сама она не разбиралась в еврейской грамоте, и ей приходилось в канун каждой субботы и каждого праздника идти, словно вдове, к соседу, чтобы послушать кидуш у него. С этим она ничего не могла поделать, но кухня была ее, горшки принадлежали ей. Здесь она была неоспоримой хозяйкой, и на своей кухне она вела себя так, как должно еврейке. Ему, Тевье, приходилось есть у нее только кошерное. Она ни за что не дала бы ему цикория из молочного горшка, прежде чем пройдут шесть часов после того, как он ел кашу с животным жиром. Она и мезузу с дверного косяка не позволила ему снять. И учила своих дочерей еврейству, учила их произносить благословение перед едой и читать «Слушай, Израиль…» перед сном. Одну дочку, Баську, Тевье все-таки удалось втянуть в свое вероотступничество; сколько она, Кейля, ни предостерегала ее, сколько ни отговаривала иметь дело со своим сумасшедшим отцом, сколько ни предупреждала, что Баська плохо кончит, если будет слушать его речи, девушка была глуха к словам матери и льнула к отцу. И Бог ее, бедняжку, все-таки за это покарал. Она, Баська, молодой ушла из этого мира. Зато остальных дочерей Кейля сумела отдалить от отца, она очернила его в их глазах, смешала его с грязью. Таким образом она их спасла. Некоторые из них своевременно уехали в Америку со своими женихами. Младшие дочки остались в Лодзи. Но они даже не разговаривали с отцом, считали его помешанным, неудачником, который не заботится о своих детях, не ищет партии своим дочерям, а все время носится с чужими делами. И дочери Тевье взяли свою судьбу в собственные руки.

Теперь, в тяжелые времена, дочери Тевье, прозванного Тевье-есть-в-мире-хозяин, отлично устроились в Лодзи. Они занимались контрабандой, очень хорошо зарабатывали и, как преданные дочери, все приносили в дом. Они заказали для матери новый большой черный парик, странно сидевший на ее старой седой голове. Они заказали ей одежду, отдельно будничную, отдельно субботнюю. Они добывали ей всевозможные съестные припасы — муку и крупы, мясо и сливочное масло, сыр и яйца. Кроме того, они купили в дом новые кровати, прибили на стенки несколько резных полок и расставили на них фотографии. Стены они украсили цветными литографиями, на которых негры-рабы приводили к чернобородому султану обнаженную девушку с распущенными русыми волосами или царь Соломон приказывал разрубить мечом младенца, причину спора двух матерей. Бухбиндеры даже выехали из подвала и сняли квартиру с кухней на первом этаже в переулке Свистунов в Балуте, квартиру с газовым освещением и водопроводом.

Бог сжалился над Кейлей, потому что она так твердо держалась за Него все это время, воевала ради Него со своим мужем-еретиком. За это Он теперь вознаградил ее, воздал ей за все прошлые годы, причем в самое тяжелое время, когда вокруг было так горько и уныло. Еще никогда она не варила еду такими большими горшками, никогда не жила в такой приличной квартире, не расхаживала в такой хорошей одежде, как сейчас, когда у других дела шли совсем плохо. И она, Кейля, восхваляла Бога, хотя она и не умела молиться. Она давала хлеб бедным соседкам, давала им горсть муки, немного молока для ребенка. Она бросала монеты в кружку Меера-чудотворца[163], висевшую у двери, рядом с мезузой. Сколько раз Тевье срывал эту кружку, а она, Кейля, снова прибивала ее на место и бросала в нее гроши, и молила неумелыми губами Бога и рабби Меера-чудотворца, чтобы они и дальше не лишали ее дом своей милости, чтобы они хранили ее дочерей от беды, когда те нелегально провозят продукты, и чтобы они исправили сердце ее мужа Тевье, в котором много лет назад поселилось безумие, лишив его счастья и на этом свете, и на том.

Не зря она бросала гроши в кружку рабби Меера-чудотворца, не зря молила Бога, потому что так же, как в ее доме было много добра, опасностей ему грозило тоже много. Немцы часто устраивали обыски, искали в домах контрабанду и, если находили товары, отбирали. Того, кто попадался несколько раз, могли и посадить. А квартира Кейли была набита контрабандными товарами. В высоких застеленных кроватях, покрытых зелеными одеялами с изображениями львов, тигров, попугаев и цветов, среди подушек и соломы было спрятано мясо, целые бока, украдкой привезенные дочерьми по бездорожью из окрестных местечек. Под кроватью лежал картофель, кочаны капусты, свекла. В старом шкафу, среди одежды, висели мешочки с мукой и разными крупами. В наволочках хранился сахар в торбочках. Даже за картинами таилась контрабанда. В ногах у царя Соломона, у самого трона, который охраняли два льва с высунутыми языками, лежали маленькие мешочки с сахарином, заменявшим в бедных домах сахар. Хотя все было отлично спрятано, это не давало уверенности в том, что немцы не найдут тайников в доме Кейли. Они чуяли спрятанное добро даже под землей, эти ландштурмеры в островерхих касках, не говоря уже о полевых жандармах с бляхами на груди. Они протыкали подушки пиками, залезали в самые потайные места, даже раздевали людей догола в своей жажде найти хоть что-нибудь. И Кейля каждый день бросала гроши рабби Мееру-чудотворцу в заржавевшую кружку и просила его своими неловкими набожными губами уберечь ее дочерей от беды, а ее дом от зла.

— За то, что я соблюдаю кашрут, за то, что я жертвую деньги беднякам, — говорила она ржавой жестяной кружке, — попроси за меня, великий праведник, реб Меер, сохрани и защити меня, моих детей и мой дом.