Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

Бачки, те — огонь! Жаром пышат! И недорогие, почти даром, ей-богу, совсем даром! Только, понимаешь, тут смелость нужна… Знаешь ведь, как оно бывает…

Так они разговаривают, а точильщик — пьяный, весь перекорежился и запел:

Эс гинген ден ди драй юден-ден-ден-ден[5].

Немного погодя, совсем разомлев, он швырнул с силой свой цилиндр оземь — известно, что все культуртрегеры носят цилиндры, а когда хотел его поднять и снова надеть на свою цивилизованную голову, пошатнулся раз, другой и как раненый рыцарь грохнулся на пол, совсем по-рыцарски воскликнув:

— Эс лебе дас Дойчен фатерлянд![6]

Должно быть, это был пруссак, и ему примерещилось, что где-то на баррикадах в него угодила республиканская пуля; и вправду, казалось, будто он умирает.

— Ди лейте зинд… ди… ди…[7] — И захрапел наш бедняга культуртрегер.

Так выглядит кофейня у входа, а в глубине — о, тут совсем другая публика: пять-шесть пенсионеров, семь-восемь торговцев и те, что не продают ни шелк, ни сталь, а тихо-мирно дают деньги взаймы… О, воистину милосердные, добрые люди!.. Они ничего не делают — курят, едят, пьют и получают проценты… Так им ниспослано богом, а власти их не трогают, ибо люди они почтенные, у них есть деньги, а деньги — убедительное доказательство наивысшей порядочности человеческой личности. Взгляните, к примеру, на этого толстяка, что ходит обычно в серой епанче и с воротником цвета печенки, трубка у него, как у знатного турка, из янтаря — когда-то, видите ли, он был чиновником. За его спиной поговаривают, будто он одно время воровал, а в глаза все восхищаются его добротой и порядочностью… Таков мир, таковы люди! Больше того, сам господин бывший высокий сановник в светло-желтом пальто с алым кантом на шапке и панталонах каждый третий день обедает у него и не только ему в глаза, но и всем вокруг без устали твердит, что его побратим наидостойнейший человек на свете. Много раз он с энтузиазмом разглагольствовал о своем товарище и побратиме:

— Знаете, люди добрые! Хотите верьте, хотите нет, — этими словами начинал он каждый свой рассказ, как, например, газета «Видовдан» начинает свои передовицы — сперва схема, содержание, семейные дела его высочества, затем держава как таковая: ведь в организме державы всегда есть больной сустав — тот ее член, что осмелился проявить недовольство нашим «статус-кво»; итак: — Знаете, люди добрые, что касается моего побратима, хотите верьте, хотите нет — но это такое бескорыстное сердце, исключительная душа, редкая честность! Хотите верьте, хотите нет, но он не пропускает ни одного православного праздника, ходит в церковь, почитает духовенство. Как-то накануне свадьбы фрайлы Юци мне рассказывала достопочтенная протоиерейша, что побратим мой бросил на поднос две полновесные монеты по двадцать крейцеров каждая, а когда в канун николина дня господин протоиерей святил воду, побратим поцеловал ему руку… Хотите верьте, хотите нет, но он в самом деле хороший человек! А как его все почитают! Боже мой! Из-за него и наши, и турецкие аристократы готовы передраться. Вот, например, был тут проездом Кабул-эфенди, так сразу бросился его разыскивать, отобедал у него и подарил ему четки. А знаете какие? Из чистейшего янтаря! Был побратим и на венгерской войне{15} — с тех пор он, бедняга, и страдает ожирением. Знаете, жители Бачки и Баната ссорились, оспаривая его друг у друга, угощали одними тортами и паштетами — тут перекусит, там закусит, вот и вернулся мой побратим тучным, как… как вршацкий епископ… Аппетит у него и сейчас, слава богу, отменный; начнет есть, кажется, готов волка живьем слопать… Хотите верьте, хотите нет, но побратим мой человек замечательный!

А знаете, как они побратались? Это тоже удивительная история. Один из них сторонник Вучича, другой — Обреновича! «Враги до гроба»{16}, а лгут все время и себе, и другим, лгут тем, кому обязаны говорить правду, лгут напропалую! Это их жизненный принцип: лгать и жить. Руководствуясь именно этим принципом, они и побратались. Им чуждо изречение: «Живешь, чтобы работать, ешь, чтобы жить»; у них совсем другая философия: «Живешь, чтобы есть, лжешь, чтобы было что есть»… Я и мое окружение не смеем ничего сказать вслух — они не должны слышать ни единого моего слова, даже звука, намека — если услышат, беда! Ужас! Сразу начнутся толки: это против князя, это против властей и т. д., особенно тот самый в светло-желтом пальто, умеющий с виртуозной легкостью передернуть карты, помнящий точно, что в 1831 году в сочельник съел на ужин покойный князь Милош{17} и какое слово впервые пролепетал одиннадцатимесячным ребенком, — он, конечно, знает все, а остальные посетители кофейни верят ему… А как же иначе? Они не верят в то, что ясно, как белый день, а только в ложь… Удивительные люди! Хорошо известно, что могут не поладить между собой ремесленники одного цеха, даже поп с попадьей, но ложь с ложью не поссорятся никогда! Эта братия живет в наилучшем согласии, помогая друг другу, возможно еще и потому, что нет ничего дешевле лжи… Она не стоит ничего, а всем занятна, особенно людям знатным и богатым, которым истина сама по себе ненавистна.

Вот и наш долговязый школяр. В левой руке у него шапка, в правой — кусок сыра, завернутый в чистую бумагу, бумага белая, а сыр отрезан тонким большим ломтем, так что все это выглядит как конверт с некой депешей. Парень почтительно положил сыр на столик, учтиво поклонился и вышел. Оба пенсионера-консерватора проводили его долгим взглядом, а когда он исчез за дверью, подозрительно уставились на нас с приятелем — им было бы жаль упустить хоть единственный день без того, чтобы «не подкинуть» властям новенького доноса. Они околели бы от страха за свою пенсию, да и город был бы недоволен, не получив свежих новостей, которыми какое-то время можно было бы пробавляться… Долго глазели на нас пенсионеры и торговцы — они то приближались к нам, то отступали и вновь подходили всей компанией. Никто из них не сказал: «Добрый вечер!» или нечто подобное, только бросали на нас взгляды, как на вещь, внушающую отвращение или ужас. Они и вправду нас ненавидели. Когда они в третий раз к нам подошли, я услышал, как толстяк шепнул остальным:

— Что же это за депешу они получили?..

А тощий свечник, сморщенный, как пузырь, из которого выпустили воздух, тихонько добавил:

— Тут дело нечисто! Поверьте, этот бородатый что-то скрывает; неладное затеял, не иначе, сразу видно — он из-за Дуная, из Бачки; говорят, в прошлом году его видели вместе с Милетичем!{18}

— Да, да! —