Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

Перевод Т. Поповой.

«Красный крест»{69}

Ни одна крестьянка, даже если она умеет читать и прекрасно поняла письмо из «Красного Креста», в котором ей сообщают, что ее муж, сын или брат жив и здоров, и предлагают, в свою очередь, через «Красный Крест» передать, что она с детьми тоже жива и здорова, не успокоится, пока не обойдет всех сельских грамотеев, заставляя каждого вновь и вновь перечитывать ей письмо.

— Глянь-ка на эту бумагу. Я вроде бы и знаю, про что здесь написано, а все одно боюсь. А вдруг там, не дай бог, что плохое, не зря же тут крест пропечатан.

— Да нет, не бойся! Этого креста не бойся. Это же красный крест, а там, где он стоит, ничего плохого быть не может. Красный крест добро вещает. Плохо, когда черный крест и черная рамка. Вот ежели в письме пропечатан черный крест, это плохо, потому как черный крест приносит смерть и траур, а красный крест приносит добрые вести, приносит радость и утешение! — говорил очередной чтец, прежде чем приступить к чтению столь желанной и приятной вести о том, что муж ее жив и здоров.

Но и этого ей было мало.

Наутро она шла в город в новом платке, новой толстой юбке и кофте, а башмаки и чулки несла в корзине, чтоб надеть их на подходе к городу. Войдя в город, она сразу направлялась к зданию «Красного Креста», найти который было нетрудно, ибо уже издали виден был толпившийся там народ. Мужчины и женщины, стар и млад, и даже осиротевшие дети целыми днями сидели по обе стороны тротуара, дожидаясь, пока их пустят внутрь и они смогут получить дополнительные сведения и денежное пособие. Здесь сводились знакомства, завязывались приятельские отношения. Просиживая день за днем в очереди, люди рассказывали друг другу во всех подробностях свои сны и предчувствия вплоть до того дня, когда из «Красного Креста» пришло радостное известие. И надо было видеть лица людей, терпеливо ждущих возможности получить более подробные сведения о своих близких или послать им весточку! Они были озарены радостью потаенной, втихомолку лелеемой, в глубине души хранимой и наконец сбывшейся надежды: их близкие, там, на чужбине, и в самом деле живы и здоровы! Прежняя пелена мрака, которая до получения этих известий то и дело набегала на их лица, искажая их игрой слез и страха, что муж, брат или сын погиб, потому как многие уже прислали письма, а от них ни слуху ни духу, — эта пелена спала, и теперь лица выражали мягкую просветленность. Люди еще не могут прийти в себя от счастья. Вон молодая солдатка — так и пышет здоровьем и силой, а на голове черный платок, видно, по погибшему брату. Верно, боялась, что не снимет его, ежели, не дай бог, и муж погибнет. Но, получив сообщение о том, что муж ее жив, она, хотя в доме и без нее есть кому сходить, прихватив с собой соседку, сама пришла в город, и прямо в «Красный Крест»! Раскрасневшаяся, счастливая и почти пристыженная, держа подругу за руку, она шла, как на храмовый праздник, будто собиралась после божьей службы в церковном дворе вместе с мужем плясать коло, как бывало прежде, когда она еще ходила в девушках. Подойдя к «Красному Кресту», стала торопливо протискиваться сквозь толпу, чтоб поскорее войти внутрь. Служитель не хотел пускать в канцелярию вдвоем — положено-де входить по одному, но она сумела его разжалобить.

— Пусти, пожалуйста! Пусти обеих, ведь то ж его родная сестра! — соврала солдатка — ведь слыханное ли дело, чтоб она, молодая жена, вошла одна к чиновнику и расспрашивала о муже!

Войдя в канцелярию, она молча подала чиновнику полуразвернутый лист бумаги с уведомлением и еще ближе притянула к себе соседку.

Чиновник развернул письмо и спросил:

— Вы уже прочли?

— Да, да, прочли! — ответили подруги в один голос — Но, видишь ли, только ты, сударь, не обижайся, боимся мы, что не все прочли и нет ли тут еще чего… А ты сидишь здесь, в этом доме, и скажешь нам все как есть.

Чиновник, привыкший к подобным сценам, улыбнулся, снова развернул письмо и начал читать:

— Милован…

— Да! — вырывается из глубины груди пылкое подтверждение жены.

— Милован Ристич, рядовой такой-то и такой-то роты, такого-то и такого-то батальона…

— Да, да, да! — вздыхает она, жадно глотая канцелярский воздух, быстро наполнявшийся именем и званием ее мужа.

— Итак, Милован Ристич, родом из Врчина, сообщает своей жене Стамении и всем прочим родственникам, интересующимся им, что он цел и невредим, пребывает в здравии и просит свою жену Стамению тем же способом известить его, жива ли и здорова она… — закончил чиновник, сложил письмо и подал его женщинам.

Итак, ничего нового. Все то же, что они и сами прочли в селе. Надо уходить. Но уходить не хочется. Особенно молодке. Разрумянившаяся, взволнованная, она потными руками сжимала плечо подруги, словно молила ее о помощи. И та пришла на помощь. Оторвавшись от нее, она решительно подошла к чиновнику.

— Сударь, уж ты не гневись и не обижайся на нас, дурех, надоедаем мы вам всякой ерундой. Она вот, его жена, хотела бы, только не обижайся… — Смутившись, она сунула руку под платок и принялась чесать от уха и до самой ключицы свою потную, красную, опаленную солнцем шею…

— Чего вы еще хотите? — удивился чиновник.

— Знаешь, его жена… Три с лишним года ничего о нем не слыхала. Так вот знаешь, теперь ей хочется хоть одним глазком взглянуть на ту книгу, письмо и печать, или, может, штемпель, какие пришли оттуда, от него, и с какого вы списали и послали нам это. Она хочет увидеть то, что пришло оттуда, и тогда ей будет казаться, будто она видела его самого.

Чиновник понял наконец, чего им надо. Продолжая улыбаться, он поднялся и достал папку с бумагами.

— Это самое приходит оттуда?.. — воскликнули обе женщины и склонились над столом.

— Да! — ответил чиновник и начал перебирать бумаги, ища сведения о Миловане Ристиче, рядовом такой-то и такой-то роты и т. д. Найдя нужную справку, он отделил ее от прочих и показал женщинам — вот то самое письмо, где, наряду с другими, говорится и о нем.

— Это здесь?!

— Да.

— Так где же?

Чиновник показал пальцем на графу, где стояло имя ее мужа. Молодая женщина, вне себя от счастья, подняла руку и, сжав пальцы, опустила их на имя и фамилию мужа.

— Он здесь, сударь, это он! — всхлипывала она, вновь