Японская новелла 1960-1970 - Кобо Абэ

Впоследствии, правда, Тадзима не раз говорил: «Не ожидал я, что ты так просто и бездумно выйдешь замуж», но говорил он это с полным безразличием, ни в его тоне, ни в выражении лица не было ни малейшего сожаления. Может быть, он притворялся, а на самом деле глубоко сожалел о случившемся? Мне бы хотелось так думать, но для этого у меня не было никаких оснований. Наверно, все объясняется гораздо проще: Тадзиме чужды самые обыкновенные человеческие чувства. В таком случае остается только пожалеть его. Но парадокс ведь в том, что он жалеет меня. Поэтому я и пыжусь Изо всех сил. Вот и сейчас уверяю его, что восхищаюсь Сайму рой и как художником, и с чисто человеческой точки зрения. Саймура мягкий и добрый — а мне всегда нравились такие, — никогда не повышает голоса, все мне позволяет, с большим вниманием относится к моей работе. После замужества я пишу гораздо больше, чем раньше. Разве это не доказательство моего семейного благополучия? Короче говоря, Саймура для меня идеальный муж…

Я думала, что мне удалось убедить Тадзиму, что он поверил в мое счастье. Но он только усмехнулся, не принимая всерьез все мои заверения.

— Ты боишься быть несчастной, поэтому и притворяешься счастливой — и перед собой, и перед другими. Не может быть, чтобы такая жизнь, как сейчас, тебя удовлетворяла.

Я почувствовала, что он прав — по крайней мере наполовину, — но торопливо начала возражать. Однако Тадзима безжалостно нанес мне еще один удар. Играя пачкой сигарет, с абсолютно безразличным видом, словно речь шла о постороннем лице, он произнес:

— Да будет тебе! Я ведь отлично знаю моего дядюшку, И все про него знаю, все пикантные подробности… Поняла?

Его слова прозвучали неожиданно резко. Настолько резко, что я в этот миг не почувствовала ни удивления, ни горечи. Наверно, я застыла, как изображение внезапно остановившегося фильма на экране телевизора, — немая, с окаменевшим лицом, погруженная в вязкую пустоту тягучего времени. И все же слова Тадзимы острыми иголками вонзились в мой кокон. И я, пытаясь защититься от их уколов, съежилась, сжалась в комочек и обеими руками ухватилась за мой с таким трудом созданный покой, заключенный в готовую рассыпаться скорлупу.

Я поняла, на что намекает Тадзима. Но дело было не в этом, совсем не в этом! Я все знала еще до свадьбы, да н Саймура не скрывал от меня некоторых сторон своей личной жизни, сказал, что никогда не станет ограничивать мою женскую свободу. Но я хотела духовной близости с Саймурой. Такой духовной близости, когда просто немыслимо думать о каком-то Тадзиме. Ведь мы муж и жена! Но бывает ли вообще духовная близость, даже при самой большой физической близости? Или это иллюзия, созданная моим воображением? Я гоняюсь за иллюзией, и, чем упорнее гоняюсь, тем дальше она от меня отодвигается… Или я сама во всем виновата — слишком уж невнимательно относилась к своим супружеским обязанностям и в результате потеряла право на любую близость с мужем?… Значит, мне остается одно — только мое я, обреченное на ожидание собственной гибели.

Тадзима, кажется, понял, что переборщил. Он сидел молча, стараясь не встречаться глазами с моим взглядом.

— Значит, ты ходишь к нам только потому, что тебе интересно наблюдать за нами?

— Да нет же, нет! Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…

Я напряженно ждала продолжения. Мне казалось, что между нами наконец-то наметилась тропинка, тонкая, как след иглы…

Но в это время раздался лихорадочный стук в дверь. Я услышала голос Асая:

— Саймура-саи!.. Беда!.. Умоляю, откройте скорее!

Мы бросились в переднюю, распахнули дверь. Асай, заикаясь, сказал:

— Мари превратилась в бабочку… Я отвернулся на полсекунды, она и превратилась…

Я не знала, как утешить этого несчастного. Мы пошли К нему посмотреть.

Нам не пришлось искать бабочку, мы сразу ее увидели.

— В асагимадару превратилась! Видите, какая красивая… — Лицо Асая немного посветлело.

Асагимадара, точно такая же, какую мы совсем недавно видели в коллекции, легко порхала, сверкая на солнце изящными, только что раскрывшимися крылышками. Она действительно была хороша. Мы изумленно замерли и некоторое время любовались ее свободой, радостью и совершенством формы.

Асай смотрел на нее не отрываясь. Его глаза блестели.

— Прелесть! Какая прелесть! Я и не подозревал, что Мари может быть такой соблазнительной… — бормотал он.

— Говорят, все женщины ведьмы, но… — сказал Тадзима, оборачиваясь ко мне.

Я не стала его слушать.

Еще одна женщина-жена превратилась в бабочку… Я стою посреди залитого вечерним солнцем цветущего луга. Вокруг летают бабочки. Их тысячи, сотни тысяч. Во мне что-то шумит, как морской прибой… Я застыла, чтобы Тадзима не услышал этого шума… Восторг, тот давний, испытанный в детстве… Нет, нет, он никогда не повторится… Но нечто похожее на него начало во мне зарождаться.

Забыв о пашем присутствии, Асай забегал по комнате — вслед за порхающей бабочкой. Его голос вдруг стал хриплым и прерывистым, словно он задыхался от страсти.

— Мари, Мари!.. — повторял Асай. — Дорогая моя, я все понял, ты права, права!.. Только не покидай меня, не улетай от меня! Я не могу без тебя, теперь не могу…

Мы с Тадзимой молча вышли и у дверей распрощались. Еще секунду назад мне хотелось поскорее остаться одной, но сейчас, переступив порог своей пустой квартиры, я почувствовала приступ нестерпимой тоски. Помню, до замужества, когда я жила в маленькой тесной комнатенке, меня однажды охватила такая же острая тоска. Проводив Тадзиму, я тогда присела к столу и, уронив голову прямо на огрызки фруктов, разрыдалась. У меня не было сил даже убрать посуду. Хотелось только одного — плакать, плакать. От безысходности, от жалости к себе, Тадзима снова ушел, так и не посмев прикоснуться ко мне. Сколько раз я мечтала сама раскрыть ему объятия, но все не могла решиться. Очевидно, я бываю смелой и свободной только во сне. Что же меня удерживает, что сковывает с такой силой, что я даже шелохнуться не могу?…

Вдруг я вспомнила недавние слова Тадзимы: «Может, ты не поймешь, что со мной творится, но…» Никогда он не говорил таким серьезным тоном. Но лучше бы он теперь молчал. Теперь уже поздно. Я жена Саймуры, и только Саймура может мне помочь. Тадзима трус. Когда-то я мечтала, что он разобьет мой кокон, но он не сделал этого. У него хватает смелости только на то, чтобы наносить мне жестокие уколы, вонзая иголки в неуспевшую окончательно затвердеть оболочку. Но это же очень легко — колоть другого. Для