Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

Корнюха открытым ртом глотнул воздух, показал жене кулак:

– Видишь? Дома тебе растолкую, что это такое.

Его угрозу Устинья оставила без ответа. Села напротив Игната, спросила:

– Так что?

– Можно попробовать…

Игнат не верил, что бумага поможет. Сейчас он вообще ни во что не верил. Но начал составлять письмо, которое должны были подписать все тайшихинские мужики, и будто заново увидел всю жизнь младшего брата – вся она прошла на виду у людей, вся как на ладони, никогда он не был ни подлецом, ни трусом, ни отступником, не лукавил перед своими товарищами, не таил в сердце зла – будто заново увидел Игнат жизнь Максима, и ему захотелось, чтобы так же увидели ее и те, кто решил его судьбу, и он писал, заполняя страницу за страницей бесконечной цепочкой слов, не разбитых на предложения запятыми и точками, которые он не знал, где ставить, и в его душе пробуждалась, крепла вера в необоримость справедливости, казалось, что, если там прочитают это письмо, все станет на свои места, навет рассыплется, как червивый гриб под сапогом; исписав целую ученическую тетрадь, он испугался, что получилось слишком много, что там, чего доброго, не дочитают до конца, сделал письмо короче, потом переписал еще раз, старательно выводя каждую букву. На это ушло три длинных вечера. И каждый вечер к нему приходила Устинья, торопила его, рассказывала, что многие мужики подписать письмо соглашаются, но есть и такие, что смотрят на это дело с опаской, так же, как Корнюха. Из-за письма у нее пошел разлад с Корнюхой. Не только, по правде, из-за письма. Давно уж их что-то мир не берет, частенько поругивались в последнее время, а тут он драться полез. Но она его быстро успокоила. Достала из-под кровати топор и сказала, что, если хоть раз ударит, она ему голову, как петуху, отсечет. Побоялся.

Обо всем этом Устинья говорила весело, с усмешкой, поблескивая зелеными глазами. Она обещала, что заставит письмо подписать всех. Пусть кто-нибудь попробует увильнуть. Но Игнат не хотел ни на кого нажимать и упрашивать никого не желал, ему казалось это противным – заставлять или просить: дорога справедливость – подпиши, нет – бог тебе судья. А чтобы люди шли на это без опаски, он решил первоначально получить подписи Белозерова и Рымарева. Пошли с Устиньей в контору колхоза.

Торопливо пробежав взглядом по строчкам письма, Рымарев встал из-за стола, взъерошил волосы, снова сел и перечитал письмо заново. Лицо у него сделалось скорбным, от кончиков усов к острому подбородку упали две тонкие морщинки.

– Поймите меня, товарищи, правильно… Не могу подписать.

– Отчего? Если нагородил чего, так без стеснения поправьте. Мы грамотеи известные…

– Да не поэтому… Тут имеется острый политический момент. Получается, что мы, посылая это письмо, ставим под сомнение беспристрастность органов советской власти.

– По-твоему, эти самые органы правы? – не слишком любезно спросила Устинья.

– Я никогда не сомневался в правоте советской власти.

– А Максим? В чем он виноватый?

– Не о том речь, Устинья Васильевна. – Видно было, что ему совсем не хочется спорить, изо всех сил он старался не обострять разговора, всем своим видом давал понять, что он бы, конечно же, подписал, если бы имел на это право.

Однако Устинья всех этих тонкостей понимать не хотела.

– Если Максим ни в чем не виноватый, чего не подписываешь?

– Я же объяснил! – Рымарев повернулся к Игнату, словно приглашая его образумить эту настырную женщину.

– Какие твои объяснения! – В глазах Устиньи зажглись огоньки. – Виляешь и крутишь, как согрешившая баба перед своим мужиком.

В кабинет, приоткрыв дверь, заглянул Белозеров:

– Что за крупный разговор? Ты что это, девка, разоряешься?

– Терпеть не могу таких склизких!

– Но-но! – с угрозой сказал Белозеров. – Такие выражения дома оставляй. В чем дело?

– Письмо насчет Максима не подписывает.

– И не подпишу. Это же организованным протестом пахнет. Что вы, товарищи!

Прочитав письмо, Белозеров поднял взгляд на Рымарева.

– Не понимаю, чего ты испугался.

– Я не испугался. Я целиком и полностью доверяю органам власти, я обязан доверять и поддерживать, как член партии.

– В органах работают люди. А они могут и ошибаться. – Белозеров взял письмо, стал читать.

– Стефан Иванович…

– Подожди. В письме про Максима сказано правильно?

– Допустим.

– Да не допустим, а правильно. Когда Максима увезли, я всю его жизнь день за днем перебрал… Дай сюда ручку. – Белозеров решительно, размашисто вывел под письмом свою подпись, отдал его Игнату. – Давай действуй.

Подписей собрали больше сотни. Когда было все готово, Игнат поехал в город. Ходил по начальству, показывал письмо, рассказывал о Максиме, его выслушивали, посылали от одного к другому, даже не пытаясь обнадежить или сказать несколько утешительных слов. Наконец ему дали понять, что его бумага вряд ли что изменит. И он возвратился домой. Сказать Татьяне всю правду не решился, пусть надеется, так ей будет легче привыкнуть к ожиданию длиной в десять лет. Единственный, кому он обо всем рассказал, был Стефан Белозеров. Тот, подумав, тряхнул головой:

– Ну что ж… Должно, что-то было-таки… С Чимитцыреновым, может, не зря дружбу водил…

– Опомнись! И Батоха, и Максим…

– А как же тогда? – резко спросил Белозеров. – Почему?

– Это я у тебя должен спрашивать – почему?

Ни на минуту Игнат не усомнился в невиновности брата. Вот если бы Корнюха попал, тут еще можно было думать надвое, но Максим… Чем больше Игнат раздумывал над случившимся, тем страшнее становилось от бессилия что-либо уразуметь, и все казалось: не может пройти это просто так, должно произойти что-то. Но время текло, и ничего не происходило, жизнь шла своим порядком, все реже люди вспоминали Максима, а если и вспоминали, то без той обжигающей горечи, которая не только не убавлялась, а, наоборот, увеличивалась в душе Игната. Однажды утром, проснувшись, он лежал и думал о Максиме – где он сейчас, что делает, что чувствует. Настя убиралась и вполголоса напевала. И так резануло это пение его по сердцу, что он грубо – впервые за все время совместной жизни – бросил ей:

– Чему радуешься?

– Здравствуйте! – засмеялась она. – Ты чего это?

Он отмолчался. А немного погодя Настя, забывшись что ли, снова запела. Игнат оделся и без завтрака ушел на конный двор. Возле конюшни на солнышке курили мужики, среди них сидел и Корнюха. Он что-то рассказывал и весело смеялся. Игнат поймал во дворе лошадь, стал запрягать в телегу. Корнюха все еще рассказывал и смеялся, и смех его был для Игната как соль для свежей раны. Он стиснул зубы, прислонился лицом к теплой