Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

— Взгляните, это вам?

Тоан машинально протянул руку. Да, на конверте стояло его имя, но что это значит? Уехала? Куда? Тоан открыл ставни и стал читать.

— Будете уходить, не забудьте запереть дверь и занести мне ключи, — сказала старуха.

«Тоан, когда ты получишь это письмо, я, видимо, буду уже далеко. Я не пришла проститься, чтобы не причинять нам обоим лишнюю боль. К тому же я боюсь, что, если увижу тебя, у меня не хватит мужества решиться уехать и я останусь. Вещи уже собраны, вот только допишу тебе письмо — и в путь. Как пусто, как жутко в доме. Но отчего такая боль? Точно, уезжая, я отрываю от себя кусочек тела. Сейчас пишу и плачу. В этом доме я закрыла глаза своему несчастному отцу. Упокой, господи, его многострадальную душу! Здесь я томилась мечтами о счастье. Но в этом доме я его не нашла.

Нет, Тоан, я не упрекаю тебя! Теперь могу сказать тебе правду: я люблю тебя. Да ты и сам это знаешь. Люблю очень. Как бы ни было мне грустно и трудно, стоило лишь поймать мне твой взгляд, увидеть твою улыбку, и я забывала обо всем. Кажется, в эти минуты я была счастлива. И все же, Тоан, я не могу остаться. Мне сказали, что не сегодня-завтра закроют границу и японцы войдут сюда. Чтобы успеть, я должна ехать немедленно. Еду в Китай, но ты, конечно, понимаешь, что там я не останусь. Я поеду дальше, пока не увижу родину, мою Тулу, которую родители покинули двадцать с лишним лет назад. Не знаю, доживу ли я до этого дня! Но если доживу... я смогу наконец утолить свою тоску по России, терзавшую меня и отца долгие-долгие годы. Не знаю, что ожидает меня, но уверена, что все будет хорошо. Последнее время меня преследует какое-то зловещее предчувствие, мне все кажется, что и на мою страну обрушится война. Не могу избавиться от этого чувства. А случись такое, я никогда не прощу себе, что была вдали от родины. Господи! Неужели настанет день, когда я ступлю на родную землю, поклонюсь ей и поцелую ее. Только эта надежда еще придает мне силы. Но как трудно навсегда проститься с самым дорогим человеком. Ведь я уже никогда не увижу тебя, Тоан. Кажется, легче умереть...

Рука дрожит... Не могу сдержать слез... Ну, не буду больше. Видно, в этом безумном, страшном мире нет места для нашей любви!

Перед тем как уехать, хочу еще раз сказать тебе: не трать понапрасну силы. У тебя есть талант. Ты должен отдать его своему народу. Но настоящее искусство потребует от тебя огромного терпения и упорства. Да, терпения, точно мастеру, решившему из скалы высечь дворец. Я верю, ты добьешься успеха.

Боже мой, за мной уже пришли! Не знаю, что еще написать. Тоан, оставляю тебе отцовскую скрипку, он привез ее еще из России, и я играла на ней только дома. Храни ее всю жизнь, как память о человеке, который любил тебя. Прощай, Тоан! Желаю тебе много-много счастья! Целую тебя, любимый мой! Прощай.

Нина».

Тоан сидел у окна, опустив голову, не замечая, как бежит время.

Иногда он вскидывал голову и подолгу смотрел в окно, словно перед ним лежала дорога, по которой ему предстояло теперь идти одному. Какой же он глупец! Не сумел удержать свое счастье! Скрипка — вот все, что осталось у него от Нины!

Когда пришла соседка, чтобы запереть дом, Тоан тяжело поднялся со стула, взял под мышку футляр и вышел. Солнце уже садилось, небо на горизонте горело багровым заревом.

III

Весть о поражении французов дошла и до глухого полустанка. Старый Ты Гать выходил к каждому поезду, надеясь увидеть Хоя и разузнать подробности о последних событиях. Поздно ночью, когда все стихало, были слышны звуки сирены, доносившиеся из Хай-зыонга. Из городов без конца ехали беженцы.

Однажды утром в деревне появилась машина депутата Кханя, который приехал вместе с сыном. Верно, в столице теперь уже никого не осталось. Шли слухи, что скоро войдут японские войска. Да, видно, небесам неугодны больше мир и покой!

Однажды вечером вернулся домой и Хой. С камышовой кошелкой в руках, чуть сутулясь, он бодро шагал по улице. Поравнявшись с чайной старого Ты Гатя, он весело окликнул хозяина.

— Здравствуйте, Ты Гать! Как дела?

— Неужели учитель? Наконец-то! Я уж совсем вас заждался. Небось немало новостей привезли? Заходите, выпейте чайку. Чай у меня свежий, душистый.

— На этот раз, дедушка, новостей действительно много.

Хой уселся за стол.

— Немцы у французов отняли Францию! Сдались французы! Кто бы мог подумать, полмесяца и — полный разгром, полная капитуляция! Генералы сдавались в плен, как по команде. Впору прямо пожалеть их!

Старик слушал, поглаживая реденькую бородку.

— Вот как!.. Нда-а-а... Тогда и впрямь стоит пожалеть. Нет, господин учитель, значит, есть правда на небесах!

Старик то вставал, то снова присаживался. Наконец он взял черпак и дрожащей от волнения рукой стал наливать Хою чай.

— Теперь все! Теперь можно и умереть спокойно! Есть все же правда на небесах! Ну, а этот... черт его дери... Хоанг Као Кхай! Этот теперь где? Расскажите все по порядку.

Хой взял с подноса пустые чашки и расставил их на столе, обозначив линию фронта.

— Вот смотрите, — пояснил он. — Немецкая армия вела здесь все время незначительные бои. Французы сидели за своей линией Мажино и были уверены, что немцам ее не взять. А немцы и не подумали ее брать, они просто прорвались сбоку, вышли к морю и ударили с тыла, — говорил Хой, возбужденно жестикулируя над перевернутыми чашками. — Прямо-таки неслыханно, за какие-нибудь две недели немцы дошли до Парижа и взяли его без единого выстрела. И ни один из генералов не пустил себе пулю в лоб после такого позора. У нас в старину ни ружей, ни пороха не было, а дрались за свою страну годами. А когда пала столица, Хоанг Зиеу тут же покончил с собой. Французские же генералы объявили Париж «открытым городом»! Входи, бери!..

— Да-а-а... — задумчиво кивал головой Ты Гать. — Ну, и что же теперь будет, учитель?

— Французское правительство предлагает подписать договор о капитуляции. А пока что немецкая армия продолжает наступать. В день проходит до сотни километров.

Хой вдруг замолчал. Ему показалось, что за спиной у него кто-то стоит. Он обернулся. Действительно,