Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

И он, губастый, выпив вино, как-то странно причмокнул.

Чашу снова наполнили вином. И теперь Пожарский поднёс её пану Мнишке. Тот принял чашу, провозгласил здравие царя, как-то уж больно изысканно и витиевато, выпил вино и поклонился самозванцу.

– Гладко складывает, – тихо пробормотал Катырёв так, чтобы слышал только Пожарский, который тоже не ожидал такого от воеводы, судя по его внешности-то…

Царская чаша с вином пошла по кругу. За ней на столы вереницей понесли блюда со всякой всячиной.

В середине обеда Пожарского окликнул Константин Вишневецкий:

– Пан стольник!

– Слушаю, пан! – подошёл Пожарский к нему.

– Пан Юрий устал, взволнован. И если государь позволит, то он покинет его, чтобы немного отдохнуть в каморке.

Просьба пана воеводы полетела по цепочке, через Катырёва к самозванцу, и тот благосклонно кивнул головой своему тестю.

Князь Дмитрий проводил Мнишка во внутренние царские покои, оставил его на попечении слуг и вернулся назад. К столу уже подавали печенье и пряники, разносили мальвазию и боярский мёд. И в палате с каждой выпитой чашей нарастал шум, но всё было пока чинно.

Обед во дворце затянулся. И Катырёв с Пожарским изрядно устали, распределяя по столам блюда и вина. Следили они и за тем, чтобы каждый получал по месту.

Наконец самозванец поднялся из-за стола и милостиво отпустил гостей. Во дворце остались только родственники Мнишек и близкие им люди. Самозванец выскользнул из палаты и вскоре вернулся одетым в венгерку.

– Давай – жарь! – задорно махнул он рукой музыкантам, выскочил на середину палаты и пустился в пляс.

К нему присоединился Вишневецкий, затем остальные.

Из открытых окон царского дворца грянула разухабистая плясовая и ударилась в ворота Патриаршего двора… И вздрогнул испуганно благочестивый старый Кремль… Кого впустил он и куда!..

Катырёву и Пожарскому хватило ещё забот и после завершения веселья. Они пересчитали подносы, чарки и блюда, сдали их в царскую казну, туда же последовали и парчовые кафтаны. Они переоделись, вышли из терема, сели на коней и шагом поехали домой. Благо им было по пути.

– Царица с послами на подходе, – с тоской в голосе вырвалось у Катырёва.

По унылому выражению на его красивом чернобровом лице князь Дмитрий догадался, что ему до чёртиков надоела ежедневная возня во дворце у царского стола.

Беседуя, они не заметили, как подъехали и остановились около двора Катырёвых, как раз напротив Китайгородской стены, рядом с Ильинскими воротами.

– Ты давно не заходил ко мне, – сказал Катырёв. – Татьяна-то всё поговаривает: князь Дмитрий, мол, совсем забыл нас. А может быть, осерчал на что-то?.. Ты рассей ей кручинушку, приходи с Прасковьей.

– Передай княгине поклон от меня и моей супруги, самый низкий! Да скажи, не до гостей нам: тяжела Прасковья…

В семье Пожарских ждали третьего ребёнка. Княгиня дохаживала последний месяц. Она была молода и хороша собой. Но сейчас выглядела дурно. Это раздражало её, и она без причины срывалась, забывая советы Марии Фёдоровны – не волноваться. А как не волноваться с её-то характером? Если она, считай, полгода не могла забыть, как удавили царицу Марию Годунову с её сыном. Запало ей это в память почему-то.

– А Богдан-то Бельский, перемётчик!.. [82]Как же можно так?! – воскликнула она, когда узнала о случившемся. – С его же ведома сестру и удавили!.. Не защитил, бросил на растерзание! Да неужто можно так ненавидеть, что и о Боге-то забыть?!

Она сострадала и возмущалась до слёз, а он терпеливо говорил одно и тоже: «Параша, то дело не женского ума…»

Он понимал, что не только ссылка толкнула Бельского против Годуновых…

– Счастливый ты, князь Дмитрий! – с искренней завистью произнёс Катырёв, сообразив, что у Пожарских уже куча детей.

Князь Иван был женат не более года. Женился он на дочери Филарета, Татьяне Романовой, когда того вернул в Москву из монашеского заточения самозванец. Детей у них пока не было и не предвиделось. Поэтому молодая чета жила одиноко, скучно и была рада гостям, принимала их у себя с добрым обхождением. Жили они подле Ильинских ворот, на дворе старого князя Михаила Петровича, у которого князь Иван был единственным сыном. Тот уже полгода был воеводой в Новгороде Великом. Туда его отправили сразу после прихода самозванца на Москву: не без умысла того же Басманова. Тот не забыл раздора между ними под Кромами и увода оттуда большого полка.

– Ну, будь здоров! – сказал он Пожарскому.

Князь Дмитрий кивнул ему на прощание головой и поехал к себе на Сретенку.

* * *

Князя Дмитрия разбудил комнатный холоп Кирка. Он проснулся с сильно бьющимся сердцем и не сразу понял, что происходит и где же он на самом-то деле находится. Вспомнив всё, и что надо собираться на новую драку, он шумно вздохнул: «Эх-ха-а!..»

С рассветом над Москвой загудели колокола, снова вызывая жителей на улицы и площади, к баррикадам и заслонам. И над вчерашним пожарищем, чудовищно опустошившим половину города, поплыл тяжёлый разнобойный звон. Он плыл и плыл, казалось, смешивался с копотью и выпадал на талый снег. Как чёрным саваном он покрывал весь город, который ещё цеплялся из последних сил за жизнь.

Ещё до рассвета князь Дмитрий уже был у острожка. Острожек, наскоро срубленный, походил на жалко выглядевший палисад. Он далеко уступал настоящему острожку – с башнями и бревенчатыми стенами. Князь Дмитрий, расстроенный от его неприглядного вида, пошёл в обход его, стал осматривать и столкнулся с сотниками. Те тут же осадили его вопросами.

– Дмитрий Михайлович, когда же подойдёт Ляпунов? Уже месяц как вышел, а всё нет и нет!

И десятки глаз уставились на него.

– Не месяц, товарищи, не месяц! И потом, это войско, большое войско!.. Давайте по местам! – стараясь быть спокойным, сказал он, но всё равно в его голосе мелькнуло скрытое раздражение.

Сотники недоумённо переглянулись, подумав, что утром князь встал не с той ноги, и разошлись по своим отрядам.

К затеям Прокопия князь Дмитрий относился настороженно. В том числе и к тому, что тот стал возмущать северные волости против Владислава, не спешил и к Москве. И у князя Дмитрия появилось подозрение, что тот замышляет что-то совсем иное. Не верил он Прокопию. Сумасброден, непредсказуем был рязанский воевода. С таким легко попадёшь в беду. Заведёт, погубит, а сам возьмёт да и сбежит в последний момент, как уже не раз было.

Но всё перевернул вчерашний день. И теперь он, волей судьбы, стоял заодно с ним и тоже ожидал подхода его войска. На воеводстве в Зарайске он хорошо узнал Прокопия через своего дьяка. Тот тайно засылал лазутчиков в Рязань и