Фаина Гримберг - Хей, Осман!

«Нет, случится!» - ударило в уме Османовом... Но более ничего не сказал...

Пригласил шейха для беседы с глазу на глаз. Услышал от него именно то, что и ожидал услышать. Шейх Эдебали настаивал, жёстко стоял на своём; говорил, что прежде всего нужно удалить всех неверных из числа полководцев Османа...

   - Какое же это войско борцов за веру, если неверные заправляют в нём?! - Эдебали приподымал руки.

   - Если ты говоришь о Михале Гази, то ведь он принял правую веру, - заметил Осман, будто нехотя. Спорить с шейхом и вправду вовсе не хотелось... Осман снова сомневался, понимал, сознавал, что обретается в этом томительном ожидании, выжидании...

   - Все эти греки, они хитры! — заговорил старик горячо. - Нет в них искренности истинных верных. Нет, истинный правоверный - тот, кто родился от правоверных родителей!.. Все прочие - лжецы!..

   - А как же отец Мальхун Хатун, старшей моей супруги? - полюбопытствовал Осман. - Ты ведь хорошо знаешь его, не так давно умер он, и память о нём сохранилась добрая...

   - Я не стану говорить о мёртвых, - сказал шейх. - Скажу тебе только одно: истинному столпу веры правой не следует полагать старшей женщиной своего дома дочь обращённого, в ущерб дочери верного!.. - Шейх Эдебали замолчал сумрачно; с видом человека, исполнившего свой долг, пусть и во вред себе...

Сотни злых и жёстких слов готовы были сорваться с языка, но Осман, ощущая внезапное одеревенение губ, произнёс сдержанно:

   - Я обдумаю сказанное тобой...

Шейх не выказал радостного удовлетворения, лишь вздохнул.

   - Позволь мне проститься с дочерью, - попросил вдруг. Почтительность звучала в голосе.

   - Проститься? - переспросил Осман, молясь в душе о том, чтобы уж в его-то голосе не слышалась радость!

   - Да, султан Гази, - проститься. Я хотел бы уехать в Итбурну и пробыть там некоторое время. Видно, старость всё же начинает одолевать меня, скудаюсь здоровьем, скудаюсь... Позволь мне, султан Гази, проститься с дочерью...

Осман немного опустил голову, узоры ковра приблизились к его глазам:

   - Ты просишь у меня дозволения тебе проститься с твоей дочерью, моей супругой, но отчего ты не спрашиваешь, согласен ли я отпустить тебя в Итбурну?

   - Оттого что показалось мне, будто я, старик, сделался помехой делам и замыслам твоим...

   - Ты - мой тесть, - отвечал Осман уклончиво.

   - Я прошу у тебя дозволения уехать в Итбурну...

   - Я дозволяю. Но через две седмицы воротись. Я так приказываю. Ты мне нужен.

«Пусть он будет у меня на глазах! - думалось Осману. - Не хочу, чтобы он вдали от меня строил козни...»

   - Чуется мне, что я болен, - проговорил шейх.

   - Лишь две седмицы дозволяю тебе пробыть в Итбурну. И с дочерью своей простись при мне. Прежние её служанки пусть отправятся также в Итбурну. Мальхун Хатун, моя старшая супруга, подберёт ей новых...

На этот раз Эдебали согласился без споров... «Шейх знает, что я не доверяю ему, но ведь он знает это давно!..»

Мальхун передали приказание Османа подобрать служанок для Рабии. Сам он так ещё и не повидался с Мальхун после своего второго бракосочетания. Мальхун просила передать мужу-султану, что примется тотчас собирать служанок для Рабии. Осман был доволен. Его посланный передавал приказание султана для Мальхун через её старую доверенную прислужницу, сама султанша не выходила, конечно, к посланному, а доверенная её прислужница выходила, закрыв лицо покрывалом... Осман задержал посланного, отдал ему шкатулку, деревянный резной ящичек, куда вложил два золотых кольца с красными драгоценными камнями, большими рубинами. Велел отнести в покои Мальхун, отдать её довереннице...

Присутствовал во время прощания шейха с дочерью. Рабия встала перед отцом, низко опустив голову, молчала. Шейх Эдебали сурово наставлял её, сумрачно поучал, велел повиноваться мужу во всём...

   - Я повторю тебе, дочь, из четвёртой суры Пророка:

«Мужья стоят над жёнами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества. И порядочные женщины - благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах. А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах и ударяйте их. И если они повинятся вам, то не ищите пути против них, - поистине, Аллах возвышен, велик!»[287]

Рабия поцеловала руку отца. Осман вошёл и вышел вместе с шейхом, так и не оставил молодую жену наедине с её отцом...

После отъезда шейха Осман в первый раз после бракосочетания посетил Мальхун. Время близилось к вечерней трапезе. Низкий стол был уже накрыт. Мягкие лепёшки, сливки, рассольный белоснежный сыр, питье из сока винограда, ореховые ядрышки - всё было красиво поставлено в соханах - расписных глиняных мисках... Мальхун поклонилась супругу. Осман спросил её о здоровье; затем спросил, переданы ли ей кольца в шкатулке. Она поблагодарила и ещё поклонилась.

   - Будешь ли меня угощать, хатун? - Осман улыбался. Мальхун видела, что он смущён. Кажется, она была тронута его смущением.

   - Ешь, господин мой! - Она засуетилась, полнотелая, но лёгкая в движениях. Оправила подушки, подвинула кожаную подушку мужу, легко наклонялась и распрямлялась; а когда она говорила, голос её чуть приметно дрожал... Осман сел, она стояла за ним. Он повернул голову, сказал ей через плечо своё:

   - Садись, жена, опора моего жилища; садись со мной!..

Она тотчас села; не против него, а рядом с ним.

   - Ешь! - сказал он. И разломив лепёшку, подал жене половину.

Ели вместе, друг подле друга...

   - Ты... - сказал Осман. - Ты знаешь меня, много лет уже знаешь...

Вдруг на её округлом лице жены, матери изобразился страх; она приподняла руки; пальцы были растопырены, будто она хотела закрыть лицо руками... Осман видел ясно, как дрожат её пальцы...

   - Нет, нет! - произнёс он поспешно. - Всё хорошо!..

Ночью он остался с нею. Мальхун была ему совсем своя, любимая, давно привычная... Он обнимал её с насладой, но представлялось ему смутно другое женское тело, живое, юное, не изведавшее ещё родовых мук, худощавое, крепкое, тугое... Рабия!..

Молчала Рабия, тихая, худощавая, крепкая, покорная... Осман бывал с нею сердит, сумрачен, не говорил с ней, не намеревался делиться мыслями своими... Но ему было хорошо с её живым телом, с её тонкими розовыми нежными губами, с её грудями, с этим молодым её межножьем, не познавшим ещё болей от выходящей на свет головы дитячьей... Потом он сделался привычен к ней. Он сознавал, что ему хорошо с ней; порою - лучше, чем с Мальхун, потому что она моложе Мальхун, много моложе... В покоях Мальхун старался он оставаться часто, беседовал с ней... Но он сознавал, да и она знала, что прежнего времени, прежних ласки и близости - не вернуть...

Минула ещё седмица. Из Итбурну пришло известие, весть о смерти шейха Эдебали. Кончина его вовсе не была внезапной, шейх слабел у всех на глазах. Осман отдал приказ о торжественном погребении. Рабия оставалась прежней, не плакала, не заговаривала о смерти отца... Вдруг Осман однажды сказал ей, почти ласково:

   - Я хочу жить с тобою в согласии и мире. Святые слова Пророка говорят не только о власти мужа над женой. Я - неучёный, но я многое на память знаю. Ты слушай:

«А если вы боитесь разрыва между обоими, то пошлите судью из его семьи и судью из её семьи; если они пожелают примирения, то Аллах поможет им. Поистине, Аллах — знающий, ведающий!»

И Осман продолжил с увлечением:

   - «И поклоняйтесь Аллаху и не придавайте Ему ничего в сотоварищи, - а родителям - делание добра, и близким, и сиротам, и беднякам, и соседу близкому по родству, и соседу чужому, и другу по соседству, и путнику, и тому, чем овладели десницы ваши. Поистине, Аллах не любит тех, кто горделиво хвастлив...»[288]

Осман вдруг увидел, что она едва сдерживает слёзы; он заметил. Сказал ей:

   - Оплакивай спокойно отца своего, я не стану тревожить тебя...

Поклонившись, она поцеловала его руку. Распрямилась. Он явственно видел слёзы на её глазах. Ушёл...

Осман никогда не ел вместе со своей второй женой, в её покоях. Но Рабия ни единого раза, во всю свою жизнь, не упрекнула его в недоверии к ней. Да она ведь не могла не знать, что он и вправду не доверяет ей. Конечно, ей должно было быть обидно это недоверие мужа. Но кто бы стал доверять дочери врага?..

Михал оставался близок Осману. Был чуток Михал Гази; когда Осману желалось одиночества, вдруг исчезал Михал Гази; когда хотелось услышать песню друга, тотчас угадывал это хотение Михал Гази и пел...

«Я ведь должен опасаться его! - думал Осман. - Я не должен есть с ним, за одним столом не должен есть с ним, в его доме не должен есть. Но я буду есть с ним, всегда буду делить с ним трапезу; не потому что я доверяю ему, а потому что я ничего не боюсь!..»