Уинстон Грэм - Затмение

Мистер Уорлегган был одет, словно встречал гостей — в обтягивающем сюртуке на пуговицах, укороченном так, чтобы были видны облегающие брюки, и в короткий двубортный жилет из красного шелка с медными пуговицами. Ее острый критичный взгляд отметил, как Джордж старательно втягивает живот. Его щеки и плечи становились всё тяжелее с каждым годом. Вдруг она увидела улыбку на его лице. Это было неслыханно. Он улыбался ей. Но от этого краше не стал — любые его гримасы были ей противны, кроме тех, что вызваны болью. Он что-то говорил. Он положил на стол перед ней книгу и говорил, прекрасно зная, что Агата его не слышит. Злоба скрючилась на ее влажных серых губах.

— Говори громче! Чего ты хочешь?

Он подошёл ближе и прижал носовой платок к носу. Это было умышленное оскорбление.

Агата повторила ещё раз:

— Говори громче, Джордж! Ты же знаешь, я плохо слышу. Чем обязана такой чести, а? А? У меня день рождения только в понедельник.

Уголёк пролил немного молока из блюдца, и две белые капли, как два белых глаза, застыли на покрывале. Агата смахнула их.

Джордж подошёл ближе, чем когда-либо. Он наклонился к серому волосатому уху и громко сказал:

— Сейчас ты меня слышишь, старушенция?

— Да. Я тебя слышу. И больше никаких оскорблений, или расскажу всё Элизабет.

— У меня для тебя плохие новости, старушенция.

— А? Что такое? Что такое? Я знала, ты бы не явился с хорошими новостями, только с плохими. У тебя это на лице написано. Говори.

Джордж посмотрел на неё и потряс головой. Улыбка сошла с лица. Сейчас он был спокойным, серьёзным и решительным.

— Праздника в понедельник не будет.

Агата почувствовала, как кровь запульсировала в её старом теле. Она должна быть осторожна. Если он пришёл, чтобы загнать её в гроб своими насмешками, она должна быть очень осторожна.

— Вздор. Ты не можешь помешать, хотя это доставило бы тебе огромное удовольствие.

— Я должен помешать, старушенция. Иначе ты превратишься в лгунью.

Агата открыто посмотрела на Джорджа. Давний враг. Нужно остерегаться его выходок.

— Оставь меня. Оставь меня в покое.

— Ты слышишь меня? Ты должна меня услышать, это важно! Когда Морвенна выходила замуж за преподобного Осборна Уитворта, я заметил церковную книгу и увидел, что записи там ведутся уже полтора века. Вчера, проходя мимо, я зашел к мистеру Оджерсу и потратил полчаса, чтобы просмотреть эту книгу. Любопытное чтиво — вся история Полдарков и Тренвитов высохшими старыми чернилами. Почти такими же старыми и выцветшими, как ты, старушенция.

Агата не отвечала. Она смотрела на него сощуренными ядовитыми глазками.

— Я просмотрел записи крещений. И искал твое в 1695-ом. Но ничего не нашел. Ты слышишь меня? Его там нет! Согласно записям, тебя крестили в сентябре 1697-го. Что ты на это скажешь?

У Агаты заколотилось сердце. Ей показалось, будто оно бьется прямо у нее в голове. Спокойно. Спокойно. Не позволяй ему взять верх.

— Это вранье, паршивец, вранье! Ничего такого там...

— Послушай, старушенция. Ты еще меня слышишь? Я на этом не успокоился, потому как крещение не обязательно происходит сразу после рождения. Весь вчерашний день, и вечер и сегодняшнее утро слуги по моему приказанию разбирали хлам в старой комнатушке над кухней. Когда реставрировали дом, туда сбрасывали всё ненужное. Ты слышишь? Я подойду поближе. Я скажу тебе прямо в ухо. Мы нашли старую семейную Библию, которая раньше лежала внизу в зале, когда отец Фрэнсиса был жив, и, представь себе, я нашел там запись. Сейчас прочту. Или сама прочитаешь? Вот!

Взяв книгу со стола, он открыл ее и предложил Агате, но та лишь съежилась еще больше.

— Тогда я прочту. Осмелюсь полагать, этот почерк принадлежит твоему отцу, чернила совсем светлые. Но очень, очень четкие, старушенция. Очень четкие. Здесь говорится: «В десятый день августа 1697 года, сырым летним утром в одиннадцать часов родился наш первенец, дочь, Агата Мэри, хвала Господу». Ты слышишь меня или прочитать еще раз?

— Слышу.

— А рядом на полях другим почерком написано: «Крещена третьего сентября». Так что, старушенция, в следующий понедельник тебе будет только девяносто восемь.

Агата сидела совершенно неподвижно. Черный кот, не подозревающий о ее смятении, посмотрел на нее, зевнул и попытался устроиться рядом. Джордж повернулся, отнес книгу к столу у окна, вернулся обратно и посмотрел на свою жертву. Он годами мечтал отомстить этой старухе. Всё произошло слишком давно, никто уже не помнил причин этой вражды, было ли это взаимное неприятие с самого начала или кто-то кого-то обидел. Но сейчас уже слишком поздно это исправлять, слишком поздно для того, чтобы забыть обо всем и закопать топор войны.

— Ты слышишь меня? Я иду вниз приказать, чтобы всем, кто принял твое приглашение, отослали письма. В них будет написано, что ты ошиблась в своем возрасте, и новые приглашения вышлют через два года.

— Ты не посмеешь! Элизабет никогда, никогда не позволит тебе! Не позволит! Не позволит!

— Она не сможет меня остановить. Я хозяин в этом доме, и хотя разрешил бы провести этот праздник здесь, но не собираюсь участвовать в вопиющем обмане. Тебе девяносто семь, старушенция. В понедельник будет девяносто восемь. Поживи еще пару лет, и можешь снова приглашать своих друзей.

Ты пытаешься контролировать свои чувства. Вся железная дисциплина и накопленная с годами стойкость подсказывают, как поступить: закрыть глаза, глубоко дышать, выкинуть из головы злобу и помнить только о выживании. Как много раз это уже помогало в будничных проблемах! Громкие перебранки и ссоры были лишь поверхностными бурями, не волновали по-настоящему, глубоко. Ты научилась это делать... Но иногда дисциплина не помогает. Бешеная ярость вскипает и вырывается наружу через все преграды, и ты становишься беззащитной против навалившихся чувств, которые сметают тебя и могут уничтожить.

И сам Господь тут не поможет.

Джордж направился к двери.

— Стой! — сказала Агата.

Джордж вежливо повернулся. Он никак не проявлял ликование, которое, должно быть, чувствовал. Будет ли она умолять? Унизится ли до мольбы?

— Всё подготовлено, — сказала она. — Мое платье. Всё остальное. И на кухне. Провизия заказана.

Она замолчала и попыталась восстановить дыхание. Но не смогла. Весь воздух словно вышел из легких.

— Какая жалость, — ответил Джордж. — Придется готовить всё сначала.

Агата выдохнула, сглотнула и успела вдохнуть немного воздуха.

— Пришли ко мне Элизабет. Попроси Элизабет прийти... Мне исполнится сто лет. Я знаю. Знаю. Я считала. Как я могла ошибиться?

— Но ты ошиблась, старушенция, и празднества не будет. Его легко отменить. И открой окно пошире. Такой чудесный день, а здесь воняет.

Джордж опять направился к двери.

— Стой! Я не проживу еще два года. Ты это понимаешь. Кто узнает, если ты промолчишь? Я ни за что не протяну еще два года. Я больше не буду тебя сердить, Джордж. Я так долго этого ждала. А? А? Я не буду больше тебя сердить, Джордж. Ну что тебе стоит? Что тебе стоит? Я напишу новое завещание... Оставлю тебе все свои деньги в облигациях. Больше о них никто не знает.

— Мне не нужны твои деньги, старушенция! — Джордж снова вернулся, с книгой под мышкой. — Ни твоя благосклонность. Теперь мне тебя даже жаль, но ты сгниешь в этой комнате, прежде чем я устрою фальшивый праздник.

И тогда ненависть полыхнула с обеих сторон, и в этом обычно холодном, сдержанном и горделивом мужчине, и в обломках человеческого существа, едва дышащего на кровати. По ее щекам текли слезы, но теперь не просто из-за слезящихся глаз.

— Если ты так со мной поступишь, — сказала Агата, брызжа слюной и задыхаясь, — ты сам сгниешь, это уж точно. Да, вместе с нелепым папашей, дядей-стервятником и своей... своей тупой жирной мамашей и сыном-калекой. Малютка Валентин! Родился во время лунного затмения и уже калека! Черви начнут его глодать еще до того, как он покинет этот мир! Не сомневаюсь! Родился во время затмения! Последний из Уорлегганов!

Хотя ее дни подходили к концу, тетушка Агата была достаточно проницательна, чтобы понять, насколько этот ничтожный выпад задел Джорджа. Пусть она проиграла, но будет бороться до конца. Этот выпад показал направление. Осталось сделать последний выстрел.

— Последний из Уорлегганов, Джордж! Да и Уорлегган ли он?

Джордж подошел к двери и обернулся, чтобы взглянуть на Агату, ничтожную, вонючую и дрожащую старуху. Зрелище было жалкое: она скрючилась и тяжело дышала, губы посинели, хотя кровь прилила к щекам, глаза похожи на щели, губы дрожат, чтобы напоследок еще раз крикнуть, укусить, впрыснуть в него яд.

— Ребенок родился не семимесячным, Джордж. Даже не восьмимесячным, если на то пошло. Я видела недоношенных младенцев, много раз. У них не бывает ногтей. А кожа сморщенная, как... как высохшее яблоко, и... — она закашлялась и сплюнула на простыню, — и они не плачут, а едва слышно подвывают, и волос у них нет. Это был обычный младенец! Твой драгоценный калека Валентин родился в срок, могу присягнуть! Так что...