Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

и станции, в поисках партизанского отряда. Тогда Шумейке было всего девятнадцать лет; она только что закончила медицинский техникум, когда грянула война. И он ее забыл, Степан?..

Когда Шумейка сошла с автобуса в Усть-Дарьиной и спросила у колхозника Трофима, с которым ехала из Минусинска, про дорогу в Белую Елань, Трофим ответил довольно неопределенно.

– Дойдете до первой елани, – говорил Трофим, разводя руками, затем сужая их, – дойдете до первой елани, возьмете левее. После первой елани надо свернуть вправо, а можно и влево, на объездную дорогу. После третьей елани, и как бы вам не соврать, я и сам не знаю, где вам лучше идти: верно, займищем лучше. А можно и зимовьем. Ежели мост стоит – проще пареной репы: шпарьте через мост, а там до Белой Елани – рукой подать берегом Амыла.

Шумейка понятия не имела ни о еланях, ни о займищах, поняла лишь, что дорога в Белую Елань путаная, кривая, как и вся ее нескладная жизнь. Вчера еще она проплывала угрюмые енисейские скалы, и у ней на душе было так хорошо! Она радовалась, что скоро доедет до места, встретится со Степаном, а вот тут, когда сошла с парохода, ей стало не по себе.

– Что вы называете еланью, займищем? – спросила она у бакенщика. – И как я найду дорогу, если их, как вы говорите, три?

– Экая несмышленая, пра-слово, – огорчился Трофим. – Я ж тебе говорю: дойдешь до первой елани, свернешь влево, а можно и вправо. Окромя дорог не будет, две и есть – займищем и зимовьем. Будет третья, та круто своротит в горы, стал быть в Ермолаевку, а там, далее, в райцентр. Так это ж в обратную сторону, голубушка! Стал быть держись белоеланской дороги – левой или правой. Ежли левой – выйдешь через две елани к мосту. Поглядишь там: стоит мост – крой дальше, и вся недолга. Но ежели мост рухнул – иди в обратную сторону к первой елани, на правую дорогу. И шпарь до леса-кордона. Там живет лесообъездчик Хазымов. Ежлив Хазымов переплавит на лодке через Амыл – тут тебе и Белая Елань.

Трофим подумал малость, поскреб пальцами в окладистой бороде, дополнил:

– Да вроде мост стоит, дева. А может, и рухнул: вечор еще вернулся «С–80», что шел в Белую Елань. Но ведь «С–80» трактор, а что ты? Невесомость. Пройдешь как-нибудь иль по затору перелезешь.

Долго еще коренастый рыжий Трофим на кривых, вывернутых наружу ногах, в броднях с обвисшими голенищами и в телогрейке под опояской, пояснял, как найти дорогу. И чем больше он пояснял, тем меньше понимала его Шумейка, одетая в простенькое пальто, с узлом за плечами. Ее большие синие глаза смотрели грустно и устало. Она так измучилась за дорогу от Полтавы.

Они стояли возле избушки Трофима. Невдалеке виднелись баки нефтехранилища МТС. Маленькая щупленькая старушонка, в клеенчатом нагруднике, босоногая и простоволосая, с такими же, как у ней, синими глазами принесла ей для ребенка бутылку молока.

– Вот тебе, дева, – сказала старушка, заворачивая в газету бутылку с молоком. – У те сродственники в Белой Елани али знакомые?

– Знакомые.

Она отдохнула на крылечке почты и пошла дорогою в тайгу. За поскотиной ей встретился старик с удочками. Его лысина поблескивала, как полированный медный таз, до того она была опалена солнцем. Он ее уверил, что до Белой Елани действительно рукой подать и что мост через Жулдет еще не рухнул.

Ухабистая дорога, извиваясь по мыскам, текла к реке. Невдалеке чернели конусообразные ели. Мост был отрезан разливом воды. Шумейка постояла, потом разулась и побрела с Лешей на руках, оголив по колени ноги.

Жулдет пенился, ревел в сваях, серебрясь каскадами брызг. Коренная вода, хлынувшая из подтаежья, вышла из берегов, заливая низины, курьи, отстаиваясь в логах, отражая в себе кудреватый ивняк с клейкой пахучей листвою и красный кустарник. Заматерелые тополя, увитые лебяжьими сережками пуха, стояли по левому берегу за мостом, как титаны, оберегающие утреннюю прохладу и сумрак зеленоватых вод. Птицы порхали с дерева на дерево, проносились плотными стаями в Усть-Дарьино, мелькая в косых лучах солнца черными хлопьями крыльев. Воздух был прозрачен и звучен. Где-то стукали топором, а чудилось, что стукают в тридцати местах с обоих берегов.

На мосту стоял человек в полосатой косоворотке и в брезентовых штанах, вправленных в болотные сапоги. Он внимательно глядел вниз, изредка покрикивая; «Левее, левее! Эге-ге, Матюшин, не прыгай, черт тебя, не видишь, что ли! Эй, верхние, чего вы там спите!..» На мосту он стоял, вероятно, давно. Брезентовая куртка, плащ-палатка, полевая сумка без ремней лежали на перилах. Сапоги его были выпачканы илом. Рядом с ним торчал воткнутый костылем в плаху длинный багор.

Взглянув на Шумейку и на ее ребенка, он кивнул ей головой, как старой знакомой, и снова стал смотреть вниз.

– А мне говорили, что мост рухнул, – сказала Шумейка, отжимая низ платья.

– Кто говорил? – быстро и резко переспросил человек в полосатой косоворотке.

– Там, в Усть-Дарьиной.

– А!.. Он действительно скоро рухнет. Пять свай вырубили. Теперь мост на весу, как в Ленинграде через Неву. Если пустить трактор, он завалится. И вообще мост построен неправильно. Река сплавная, а мост на сваях. Здесь нужно построить перекидной или на быках. Я пять лет доказываю приречинцам, что им легче построить новый мост, чем ремонтировать каждый год старый. Не стойте на середине!

Шумейка взяла свой узел, перешла на другую сторону моста, спросив у незнакомца, как ей скорее попасть в Белую Елань.

– Самолетом скорее всего, – ответил тот, не улыбнувшись.

– Да?

– Ну конечно! Если бы подвернулся реактивный, два раза чихнул бы – и Белая Елань. – И, взглянув вниз, прокричал: – Перекур! Эге-ге-ге, Матюшин! Пере-ээкур!.. Разводите костер, обедать будем. – И, повернувшись к Шумейке, облегченно вздохнул.

– Ну, теперь можно и поговорить. Значит, в Белую Елань? Должен вам сказать, эта Белая Елань, черт бы ее подрал вместе с потрохами, вот где у меня сидит, – шлепнул он себя по загривку. – Скажите там Вавилову, что прораб Таврогин земно кланяется ему, как старому другу, грехи которого никогда не простит. Я ему этот номер припомню, будь здоров.

У Шумейки разом прилила кровь к щекам, и она опустила глаза, будто прораб Таврогин уличил ее в чем-то постыдном.

– Снял людей на посевную, а вот уже середина июня, а людей все нет, – продолжал прораб Таврогин, усевшись на перила моста. – Когда же он, бирюк, отсеется, а? Бегемот в сапогах крокодила! Как он меня подвел, если бы вы знали! Тут вода прет, как из прорвы, а у меня… – Прораб Таврогин развел руками, скроив кислую рожу. – Во время посевной я