Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2

Рассказ Булаковича об отъезде вдовы генерала, о ее окаменевшем лице и тайных, скрытых от всех слезах не давали покоя капитану.

Время шло, а боль не утихала, тем более, что, встречаясь с генеральшей Кохановой, женами Пулло и Клюге фон Клюгенау, он невольно вспоминал Евдоксию Павловну, и все, что окружало ее в те недавние, но уже безвозвратно далекие дни.

О Чегодаевой, как и о самом генерале, здесь не говорили. Частые смерти на кордонах, набеги горцев на линию, ежечасная опасность и постоянные тревоги приучили всех недолго рассуждать о погибших, а тем более о такой необычной смерти, какая постигла петербургского гостя.

Темой разговора были неудача и бегство в горы имама.

А события тем временем развивались.

Из Петербурга за подписью князя Чернышева пришел приказ всеми имевшимися у барона Розена силами в самые ближайшие недели начать наступление на Гимры и покончить с газаватом. Император Николай поручал Розену лично возглавить этот поход.

Наступала золотая кавказская осень. Желто-зеленые леса, еще густые фруктовые сады теснились вокруг станиц. Обильный урожай винограда, арбузов и дынь радовал казаков. Всего было в изобилии; от пшеницы, проса и овса ломились переполненные закрома. Станичные общественные амбары с отборным, про запас, зерном были набиты донельзя. Овцы, свиньи, поросята — в хлевах. Индюки, куры, гуси гоготали во дворах… Табуны молодых коней паслись возле станиц. Ароматы сухого вишенья, яблок, наливок, варенья и соленья вились над хатами. Вина — пей не хочу, хоть залейся чихирем и брагой!.. Наступила пора давить виноград. Молодой маджар и начинавший бродить в чанах чихирь рекой разливались по селам, хуторам и станицам линии. Тут бы готовить гулянки, вести танцы, начинать свадьбы… а вместо этого готовься казак на «орду», иди в горы, добивай басурманов…

И сытая казацкая злость охватила станицы… Злость, подогреваемая прошлыми разбродами и обидами и усиленная частыми походами войск. Казаки были сыты, пьяны, разгульны. Недавняя бескровная победа над мюридами разъярила их, особенно же тех, кто считал, что гололобые мешают казацкой вольнице и русским поселенцам спокойно и богато жить на этих благословенных землях.

— Теперь не полютуют! — грозя в сторону гор, говорили есаулы.

— Теперя дело к расчету идет… — повторяли казаки.

Август подходил к концу.

В Мехтуле произошел случай, какого не бывало уже несколько лет. Жители двух нагорных аулов перебили посланных к ним Гази-Магомедом мюридов, повесили наиба Хас-Магому и с оружием в руках напали на отряд, высланный против них Шамилем.

К ним присоединились другие аулы, и вся Мехтула восстала против имама и обратилась к русским за помощью. То же произошло и в Казанищах.

Небольсин только что вернулся от полковника Пулло. По тому, как спешно и необычно штаб выполнял приказания генерала, было видно, что экспедиция в горы будет совершена на днях. Небольсин писал указания начальникам дистанции, когда кто-то подошел к его столу.

— Здравствуйте, майор, рад вас видеть, — поднимая голову, сказал капитан, увидев Кислякова.

Майор был в полевой форме, при каске и шарфе.

— Я тоже… Хоть и недолго были вместе, а полюбились вы мне, Александр Николаевич, — просто ответил Кисляков. — Пришел проститься.

— Ухо́дите?

— Так точно. На заре мой батальон идет на тот берег Терека, а там по станицам к Кизляру, догонять полк. Зашел прихватить письмо к Порфирию, вашему побратиму. Их полк уже прошел Наурскую, идет к Николаевской.

— Как полк? Разве и эриванцы здесь? — удивился Небольсин.

— А как же! Разве барон Розен оставит в такие дни эриванцев? Они прибыли с ним, только он с кавалерией — сюда, а они походным порядком к Внезапной. Готовьте письмо Порфирию, я его, соленого черта, разыщу, и письмо передам, и о вас наскажу всякого.

— Спасибо, дорогой майор, сейчас напишу. Вы присядьте пока. — И Небольсин быстро написал:

«Дорогой мой друг и брат Порфирий! Я снова на Кавказе, уже два года. Искал тебя всюду, узнал, что ты за Тифлисом, писал неоднократно. Спасибо майору Кислякову, он рассказал о тебе. Поздравляю с чином и наградами. Служу в штабе при генерале Вельяминове, надеюсь, вскоре увидимся, так как генерал пойдет с главной колонной, с ним буду и я, Найду тебя, брат и друг, вспомним незабываемые дни 26-го года. Обнимаю. Твой Саша Небольсин».

Капитан заклеил облаткой письмо, и, охваченный воспоминаниями, молчал.

— Передам ему в самые руки, да еще за ваше здоровье выпьем, — услышал он голос майора.

— Скажите, что я обязательно найду его в походе, а выпьем мы тогда втроем, — улыбнулся капитан, пожимая руку Кислякову. — До скорой встречи. Вы очень, очень пришлись мне по душе.

— Оба солдаты, и оба на Кавказе, — крепко тряхнув руку Небольсина, ответил майор и, взяв письмо, скорым шагом вышел из штаба.

Главнокомандующий Кавказским корпусом барон Розен через Владикавказ прибыл в Грозненскую крепость.

Донские казаки, дивизион нижегородцев и три конные сотни грузинской дворянской милиции сопровождали его. Вместе с бароном прибыли генералы Вревский, Малинов и Бебутов.

Грозная военным парадом и оркестрами встречала начальство. На следующий день военный совет из семи генералов и одиннадцати полковников почти целый день заседал в резиденции барона Розена, кстати сказать, находившейся в том самом особняке купца Парсегова, который недавно занимали Чегодаевы.

Теплые августовские вечера были полны шума, гомона, жизни. Подолгу горели плошки, озаряя улицы. Конные казаки и ординарцы скакали по дорогам, увозя распоряжения совета. Обозы шли по левой, затеречной стороне, от станицы к станице. Внезапная и Темир-Хан-Шура заполнились людьми. Днем и ночью не прекращались передвижения русских войск, все ближе подходивших к предгорью дагестанских хребтов.

Горцы внимательно следили за ожившим русским лагерем.

— Завтра я отправляюсь с подполковником Клюге. Наш отряд через Чечню идет к Гимрам.

— А я через два дня с отрядом Пулло на Леваши и оттуда тоже на Гимры, — сказал Небольсин.

— Александр Николаевич, я человек не сентиментальный, наоборот, скорее сухой, аналитического склада ума… жизнь и ее уроки сделали меня скептиком и научили думать о вещах и людях без идеализации…

— К чему все это? — спросил Небольсин.

— А к тому, что единственный человек, кому я верю и готов быть другом и братом до конца дней, — вы. И не только потому, что выкупили у чеченцев и устроили мою судьбу здесь, конечно, и потому, но главное, Александр Николаевич, за то, что близки вы мне по духу, пришлись по душе так, как те, очень немногие, с которыми в декабре двадцать пятого года я вышел на Сенатскую площадь.

— Полноте, Алексей Сергеевич, куда мне до этих святых людей! — пытался остановить его Небольсин.

— Они не святые, они чистые, — взволнованно продолжал Булакович. — У меня была мать, теперь ее нет; нет и не было у меня брата или сестры. Я совершенно одинок, и, если б не вы, я б… — он замолчал, подумал и тихо признался: — Я не жил бы… не дорожил жизнью… Зачем мне она?

Небольсин обнял его.

— Остались один вы, Александр Николаевич. Я вижу в вас друга, брата, единомышленника, и это придает мне силы. Прошу вас, берегите себя. Смешно говорить это боевому офицеру, идущему на войну, но просить вас беречь себя буду.

— Дорогой мой, спасибо за приязнь, за братскую тревогу обо мне. Будем оба беречь себя.

— Будем! — коротко сказал Булакович.

— Как вы думаете, погибнет имам и его газават в этом походе?

— Наши силы огромны. Тремя-четырьмя колоннами мы идем. В истории и в жизни людей ничего не случается вдруг и внезапно. Существуют исторические законы, по которым из толпы всегда в нужную минуту выдвигается человек, объединяющий отдельные, разрозненные, порою даже запутанные идеи в одно целое. Особенно это относится к религиозным войнам. В случае гибели имама все повторится сначала.

Утром в Грозную пришла оказия.

Из Петербурга от Ольги и Надин было письмо, в котором кузины писали ему о разных столичных новостях, заканчивалось оно следующей фразой:

«Весной будущего года Модест и мы, по советам врачей, едем на два месяца на Кислые Воды. С нами приедет и Евдоксия Чегодаева, с которой, после смерти ее мужа, мы сдружились еще больше. Прими от всех общий поклон».

Небольсин улыбнулся.

«Отвечу, когда вернусь из Гимр», — подумал он, и, положив письмо в ящик стола, запер его на ключ.

В десятых числах сентября по приказу барона Розена почти три четверти действующего корпуса тремя колоннами двинулись в горы. Кавалерия Аргутинского-Долгорукова и пехотные части егерей остались в Левашах. Отряды аварской ханши без боя заняли дороги на Гимры, и казаки Кизлярского полка поднялись на Ханусский перевал.