Тума - Захар Прилепин

Жид округлил глаза и приготовился ныть снова.

– …чего твои азовские жиды тебя не выкупят? – перебивая, толкнул его Степан, чтоб тот не разрыдался заново.

– А кто меня сюда спрятал, пан казак? – воскликнул жид, взмахнув обрубленной рукой.

Степана обдало гнилым духом.

Он растёр глаза и нос – так остервенело, словно высекал огонь.

– Пошли стирать твой пояс, – сказал, хлопая ладонь о ладонь. – Отстираем пояс, нарвём лоскутов. Вымоем твою культю. Лоскутами перевяжем заново.

– Пан казак добрый… – жид зашевелился, пытаясь встать так, чтоб никого не задеть.

– Пан казак не добрый. Воняешь ты, как утроба. И мошка с тебя летит – пуще, чем с навозной кучи. Сдохнешь – таскай тебя на ноге…

– Сдохну – тебя похоронят со мной, пан казак, – сказал жид убеждённо.

Возрастом он, пожалуй, был ровесник Степану.

…сам содрал ему над бадьёй налипшую повязку. Жид вскрикивал, норовя вырвать руку. Степан ловил ту руку и без труда укрощал жида. Другой рукой жид, как дитя, упирался Степану в бок.

– Тэ-лэл тут мро джюкэл палором! (Чтоб взял тебя мой пёс замуж! – цыг.) – заорал цыган.

Степан, не оглядываясь, неспешно рвал жидовский пояс на лоскуты. Жиду было жалко пояса, однако ж он не перечил.

Лоскут подлинней Степан обернул вкруг своей руки. Другой, смяв в комок, засунул жиду в зубы:

– Держи крепче и не вопи! Подай сюды твою куриную лапу…

…у жида по щекам текли крупные слёзы…

– …перевяжу тебя сам… – приговаривал Степан. – Одной крюкой тебе неспособно… Жрать отныне буду с твоей плошки, первый. Ну-тка, не рычи… Стой, образина. Сюда полей… Абидку попросим, принесёт тебе гашиша…

…проснулся в чёрный час ночи, решив, что в темницу залетела птица.

– Пить-пилить! Пить-пилить! – кричала перепёлка.

Сощурился, обвыкаясь с темнотой.

Птица была совсем близко.

Зарычал, суча ногами, сосед.

Степан пошарил наугад, ища, где ж та перепёлка, – и сразу угодил в мокрые губы жида.

…только тут и догадался, что за перепёлка здесь.

– Омрачился, что ли, с гашиша, эй… – позвал Степан, ловя жида за подбородок.

Слыша, что жид изготавливается запиликать перепёлкой снова, ударил, несильно, его по щеке.

Жид смолк. Долго вздыхал.

Под те вздохи Степан снова забылся.

Утром, когда невольников свели на работы, Степана и жида в который раз оставили.

Третьим в опустевшей темнице был хворый калмык. Он держался за голову обеими руками. Стеная, он сжимал руками виски, время от времени пытаясь вытянуть из себя голову, как репу.

– Ты птицей пел, оборотень! – сказал Степан жиду.

Жид расчёсывал больную руку.

– Не чеши. Сказывай… Птицей пел?

– Как? – не глядя на Степана, спросил жид.

Степан без труда изобразил:

– Пить-пилить! Пить-пилить!

Собрав губы в гузку, жид звонко, от птицы неотличимо, повторил:

– Пить-пилить! Пить-пилить! Пить-пилить!

Смеявшиеся за дверью стражники попритихли.

Видя, что Степан не сердится, жид переложил губы по-новому и прокричал куропаткой:

– Скиржи-скиржи! Скиржи-скиржи!

Степан, откинувшись на стену, засмеялся. Не увидеть поле своё, так хоть птиц послушать на прощанье.

Жид набрал воздуха, растаращил без того круглые свои глаза, и, дрожа челюстью, издал:

– Пугу! Пугу! – то был филин.

…раскрылась дверь – заглянул Дамат; в огромных, мясных его ушах раскачивались серебряные кольца.

Жид закаркал кракуном-вороном. Степан поймал его влажный рот рукой, оттого что Дамат, перехватив нагайку, двинулся к ним.

– Урма, нункярым! Ярындан сон акшама сана дихрем веририм. Эмин сени мактар (Не бей, повелитель! Дирхем дам послезавтра к вечеру. Эмин тебя похвалит. – тат.), – успел сказать Степан.

Дамат всё-таки вдарил по спине ретиво согнувшегося жида.

Поймав плеть нагайки, остановился, слушая.

– Кул аман-аман джаныны вереджек! (Раб доходит! – тат.) – Степан показал на калмыка. – Кулагына орюмчек кирмиш. Чыкармасан – делиреджек. Киме керек бозулмуш мал? Чагыр дангалакны. Орюмчекни чыкармак керек. (Ему паук заполз в ухо. Обезумеет, если не вытащить. Будет порченый раб. Позови греченина-лекаря. Надо вынуть паука. – тат.)

Буйволиные ноздри Дамата шевельнулись.

– Орюмчек? (Паук? – тат.) – повторил он, оставив свой большой рот раскрытым.

– Орюмчек, эфендим. Гедженин бир маалесинде кулагына орюмчек кирмиш. Орюмчек чапаланганда – баш ичинде таш ягмасы хопа. (Паук, эфенди. Ночью калмыку залез в ухо паук. Когда паук шевелится – в голове камнепад. – тат.)

Дамат чуть скривил толстую верхнюю губу – то означало улыбку.

– Веририм сана дирхем. Экимни чагыр, Аллах сана разы олсун! (Дам тебе дирхем. Позови лекаря, да благословит тебя всемилостивый Аллах! – тат.) – повторил Степан. – Мана кене да кельселер, сенин мергаметлигини пашая бильдиририм. (И я расскажу о твой доброте паше, когда снова придут за мной. – тат.)

– Сана артык кельмезлер (За тобой не придут. – тат.), – сказал Дамат.

…греченин дал жиду гашиша.

Тот, разгладившись и порозовев лицом, решил отблагодарить всех своими уменьями.

В горле, в ноздрях, в щеках жида будто обитали птицы. Он умел журавлём, жаворонком, голубем, синицей, беркутом, уткой.

Жид не только пел, клокотал, курлыкал, свиристел, гукал – самый вид его преображался: брови взмывали вверх, нос вытягивался, подбородок заострялся. Глаза то соловели, то суровели, то умильно лоснились. Иногда он чуть помогал себе пальцами, давя на горло, сжимая виски, взбивая хохолок – и вдруг начинал разительно походить на ту птицу, которой кричал.

Греченин, возившийся с калмыком, не смеялся, но глаза его будто посветлели.

Принимая от лекаря заточенные спицы, на конце которых шевелился огромный паук, молдаванин, прыская от смеха, всё косился на жида.

Калмык, прижав ладонь к освобождённому от гостя уху, набрал воздуха и вдруг зареготал гусём: громко, хоть и не так похоже, как жид.

Поднявшись, грек подошёл к Степану.

– Синхора мэ, калэ му ятрэ, ма дэн эхо мэ ти на су стросо я на кимитис! (Прости, добрый лекарь, мне нечего постелить тебе! – греч.) – сказал тот, встречая гостя.

Молдаванин, кинувшись в коридор, вернулся с табуреткой.

Поставил возле Степана.

Греченин осмотрел его голову. Потрогал грудь, помял ноги.

Жид не переставал громко клекотать.

Степан ткнул его в бок:

– Свисти соловушкой, – попросил, и, сложив молитвенно ладони, обратился к лекарю. – Акусэ мэ, калэ му ятрэ. Ан стилис тон Эврео на зитьянэпси, та мазэпси поллус парадэс. Та фэри фагито, руха ке эргалия я тус аллус склавус… (Послушай меня, добрый лекарь. Ежели жида выпустить побираться, он соберёт много монет. Принесёт еду, одежду, посуду другим рабам… – греч.)

Лекарь и бровью не шевельнул, зато жид смолк и, моргая, прислушался.

– Паракалэсэ то афэнтико, калэ му ятрэ! (Попроси эмина, добрый лекарь! – греч.) – продолжал Степан вкрадчиво, поглядывая при том и на молдаванина тоже. – Ас мино эго мэ та десма ке