Королевский выкуп. Капкан для крестоносца - Шэрон Кей Пенман

подумал, что Генрих наконец-то столкнулся с ровней себе по части козней.

– Потом я проявил озабоченность, что рано или поздно слухи дойдут до мятежников, и те не преминут воспользоваться твоими бедами, чтобы стяжать новых сторонников. Многие из тех, кто присутствовал на имперском сейме в Шпейере и признал английского короля невиновным по всем пунктам выдвинутого против него обвинения, сочтут повод примкнуть к бунту более весомым. Все это, разумеется, я заявил с большим сожалением.

– Ну еще бы.

Ричарду было ясно, что Лоншан намерен во всех подробностях изложить историю своего триумфа – канцлер никогда не страдал от ложной скромности. Но прерывать его не собирался – пусть хвастает хоть целый год, он это вполне заслужил. Но что-то здесь наводило на подозрение. Вполне понятно было опасение Генриха лишиться ценного пленника, жизнь которого стоила сто с лишним тысяч серебряных марок. Но ему достаточно было отдать приказ обращаться с узником более мягко или перевести в менее зловещую тюрьму. Переезд же из Трифельса к императорскому двору в Хагенау казался головокружительным поворотом колеса Фортуны.

– Что еще ты ему сказал, Гийом? О чем пока не упомянул в своем рассказе?

Теперь пришел черед Лоншану расцвести в одобрительной улыбке.

– Я намекнул, что крайне близоруко наживать смертельного врага в лице английского короля. Союзы переменчивы, как приливы и отливы, и может настать день, когда Священная Римская империя и Англия заодно встанут против Франции.

– В самом деле? И каков был его ответ?

– Ну, прямо об этом разговор не шел, только околичностями и иносказаниями. Другими словами, лукавым языком дипломатии. Понимаешь ли, государь, я навел справки про нашего несвященного императора и выяснил, что он не так твердо держится за союз с Францией, в отличие от отца. Генрих питает амбиции, которые распространяются далеко за пределы его державы. Он мечтает о том, что немцы называют «Weltherrschaft», что можно перевести как «всемирная империя». Первым шагом к ней, ясное дело, должно стать покорение Сицилии. Но со временем придет черед и других стран, и тогда Франция станет самой привлекательной мишенью.

Улыбка Лоншана как никогда ранее напоминала гримасу торжества.

– Говоря о Франции, я позаимствовал страничку из твоей книги, монсеньор. Епископ Шпейерский рассказал, как умно ты переложил вину за твои беды на французов и тем помог императору сохранить в трудный момент лицо. Поэтому я сообщил Генриху, что ты целиком винишь епископа Бове за дурное обращение с тобой. И добавил, что знаю тебя получше Бове, и что тяготы тебя не сломят. Сколько бы ни держали тебя в Трифельсе, этого не случится.

Ричард промолчал, но когда он опустил взгляд на валяющиеся у ног цепи, на лице его выступила краска. Лоншан этого не заметил и продолжил:

– Еще я заявил Генриху, что уполномочен вести переговоры от твоего имени и убежден, что мы достигнем взаимоприемлемого соглашения. Я убедил его, что вернуть тебя к своему двору – это в его же собственных интересах.

– И тебе это удалось. Твой успех воистину удивителен, Гийом. Ты переиграл хитрого паука, и я никогда не забуду, что именно тебе обязан освобождением из его сетей.

Лоншан просиял:

– В этом мне помогли, сир. Одна добрая и благородная дама.

Брови у Ричарда поползли на лоб – он знал, что Лоншан разделяет присущее клирикам недоверие к женщинам, уничижительно называющих их дочерями Евы.

– Я воистину надеялся, что преблагославенная Дева Мария будет на моей стороне, – сказал король, поскольку мог представить только одну особу слабого пола, которую канцлер мог бы так восхвалять.

Гийом кивнул.

– Да, а еще на твоей стороне императрица Констанция, – сказал он с тихим удовольствием человека, разоблачающего сокровенную тайну. – Император поначалу отказался встретиться со мной, а каждый день моей задержки означал для тебя лишний день страданий в Трифельсе. Тогда я обратился к императрице, и та убедила мужа принять меня.

Ричард удивился. Но об этом можно поразмыслить позже, а пока всего, чего он хотел, так это отряхнуть с ног прах Трифельса. Но шестнадцать дней в цепях подорвали его силы. Мышцы ослабели, а попытавшись сделать первые несколько шагов, он испытал головокружение. Запястья были сильно стерты кандалами и саднили, когда король растирал их, восстанавливая кровообращение. Слушая Лоншана, он осторожно прохаживался, привыкая, пока не почувствовал, что готов двинуться по лестнице.

– Пойдем отсюда, – сказал Ричард, но тут взгляд его упал на сброшенные цепи.

Он наклонился, поднял их, подержал, прикидывая вес, потом раскрутил и с силой ударил об стену. Стражи оторопели, но возражать не стали. Ричард молотил наручниками о камень до тех пор, пока замки не разлетелись вдребезги. Только тогда он швырнул цепи на пол и вышел из камеры не оглянувшись.

* * *

Ричард наслаждался теплыми лучами солнца, падающими на лицо. Трифельс был не только наводящей ужас тюрьмой, тут размещалась одна из самых любимых резиденций родителя Генриха, с очень удобными покоями и обнесенным стеной садом. Здесь сейчас Ричард и пребывал со своим канцлером. Они сидели на деревянной скамье, стражники со скучающим видом прохаживались поблизости. Отъезд в Хагенау было решено отложить до завтрашнего утра: официально по причине всего нескольких оставшихся часов до наступления темноты, а на самом деле, чтобы король смог немного восстановить силы. Ричарду не терпелось увидеть, как Трифельс тает вдали, но пока он довольствовался тем, что вдыхает свежий, вольный воздух и видит, как перистые облака волнами расчерчивают небо, бездонное, как Греческое море.

– Только подумай обо всех тех бедолагах, что томятся в подземелье, – печально произнес он. – Правда, что если человек много лет не видит солнца или неба, он делается слепым, как летучая мышь?

Лоншана пленники в ранге ниже королевского не интересовали, и он пожал плечами. Он ничего в жизни не боялся так сильно, как того, что ему предстояло сказать сейчас.

– Сир… Я должен поговорить с тобой о событиях, приведших к моему изгнанию из Англии.

Ричард о них уже знал. Письмам требовались месяцы, чтобы достичь Святой земли, но рано или поздно они доходили.