Жена комиссара - Светлана Шахова

подачки, если слова доброго не дождёшься?» – подумала, распаляясь, но всё же поставила подогревать чайник. Дождалась, пока тот вскипит. Заварила. Принялась раскладывать по тарелкам картошку.

Вдруг душа разболелась от угрызений совести. «И правда, что это я к Аринке прицепилась? Вон ведь какую тягу тащила. Вся взмыленная вошла… Ой, чуть не забыла, конфетки-то, конфетки надо выставить… Специально ж для неё сто граммов взяла».

Достала из буфета бумажный кулёк. Высыпала «Кара-Кум» в китайскую бордовую вазочку в ажурной металлической корзинке.

«Что-то не идёт. Наверно, обиделась», – подумала беспокойно.

Вышла на лестничную площадку. Нажала кнопку звонка. На бодрящую трель почти сразу отозвался голос:

– Иду, иду! Кто там?

– Аринушка, это я. Давай поедим, а то всё остынет.

В дверях показалась дочь со взъерошенными, мокрыми кудрями.

– Причесаться бы надо, – сказала, будто и не было ссоры.

– Пойдём-пойдём, и так хорошо.

– Как скажете.

Арина бросила ключи в карман халата, захлопнула за собой дверь и шагнула через соседний порог.

За трапезой она в подробностях рассказала о путешествии, начиная со встречи на вокзале и до обратного отправления. Однако Елизавета то и дело улавливала недоговорённость. Это становилось особенно очевидным, когда дочь задумывалась, будто подбирала слова.

Елизавета вновь развернула разговор на прогулку в парке.

– Аринушка, верю, что природа там красивая, но о чём вы беседовали? Что Гриша рассказывал?

– Так всё о том, что в семье нелады, – уклончиво ответила дочь.

– Ну, и чем же ему Любушка не угодила?

Задавая наводящие вопросы, Елизавета постепенно выудила подробности.

– Ну и дела-а-а, – протянула задумчиво. – Хм, а ведь Люба тоже прислала мне письмо. Аккурат, как ты уехала. Говорит, взяла адресок у Гриши, решила со мной отдельную переписку наладить. Собирается за ситчиком приехать. Справлялась, нельзя ли у меня остановиться. Я, конечно же, пообещала приютить, насколько потребуется… Вот тут и расспрошу поподробнее, что у них там не клеится.

– Ой, мама, лучше не трогайте эту тему.

– А чтой-то ты так забеспокоилась?

– Да я же знаю: начнёте советы давать, как вы любите. Потом крайней останетесь. Пусть уж сами разбираются.

– Аринушка, ты явно о чём-то умалчиваешь. Вон как лицо краской залилось. Давай-ка, выкладывай всё до конца.

Дочь тяжело вздохнула.

– О-ох, мама. Ничего от вас не скроешь… Гриша мне замуж предложил…

Обескураженная известием Елизавета поднялась со стула.

– Как это?! – воскликнула возмущённо. – Седина в бороду – бес в ребро? Да как же это – семью-то оставить?! А ты? Ты что?

– А вы как думаете? Конечно же, отказала.

– Ну и ладушки, – проговорила Елизавета спокойнее. – А то от позора не отмоешься. Слыхано ли дело – человека из семьи увести?

– Всё, мама, вопрос решён, нечего и рассуждать. Только вот не знаю, приедет ли теперь Люба за тканями.

– А что ж не приехать-то? Ей со мной делить нечего. Тем более, она с подругой собиралась, а не с Гришей. Он-то заикнулся, что двадцать третьего февраля меня поздравит. Потом ещё, Бог даст, снова в Бресте увидимся.

За беседой просидели ещё с полчаса. Арина, сославшись на усталость, пошла к себе, а Елизавета осталась со своими мыслями. «Да как же Гришка – стервец – до такого додумался? Гляньте-ка, жених выискался! Аринку с толку сбивает, меня покоя лишил…»

Навязчивые мысли будоражили и на другой день, и неделю спустя. Но Григорий всё меньше виделся возмутителем спокойствия. Чаще вспоминались эпизоды из далёких сороковых. Особенно запавший в душу случай на пути из Литвы. Тогда нервное напряжение на контрольных пунктах оказалось столь сильно, что после пересечения белорусской границы Елизавету буквально свалило с ног внезапное головокружение. Вскоре подступила тошнота. Появился жар, быстро сменившийся ознобом.

Ординарец побежал по вагонам, нашёл доктора. Тот выявил скачки давления. Дал что-то выпить. Оставил таблеток и категорически запретил вставать. Тут-то забота Григория проявилась во всей полноте. До самой Москвы он ухаживал за больной и детьми: по часам контролировал приём лекарств, кормил, развлекал историями.

«А что, если бы Гриша не был женат? – подумала Елизавета, прокрутив историю в очередной раз. – Сейчас могли бы породниться. Он ведь мне как сын, а тут и жили бы по соседству».

Смена настроений случалась непредсказуемо. Последствия и возможные варианты встреч хотелось обсуждать с Ариной, но та избегала подобных разговоров, показывая всем видом, что это её тяготит. Приходилось переживать одной.

Елизавета баюкала себя мыслью, что вот-вот приедет Люба и посвятит в подробности своей семейной жизни. Однако надежда оказалась призрачной. Ближе к празднику пришла Новогодняя открытка со скупым поздравлением и объяснением о переносе визита из-за случившегося у мужа недомогания. Следом прилетела весточка с подтверждением от самого Григория.

Оставалось уповать на февраль. Но и эти ожидания не оправдались. Причиной называлась всё та же немощь. Люба клятвенно заверяла, что уж к марту она поднимет мужа на ноги и тогда точно приедет вместе с ним.

***

– Мама, с первым днём весны! – крикнула Арина, заглянув перед работой. – Сегодня освобожусь пораньше. Готовьте инвентарь, будем окна мыть, как договаривались.

Елизавета взбодрилась. Проводив дочь, достала стопку прошлогодних газет, губку; сполоснула и без того чистый тазик.

«Ничего не сделала, а уже дух вон, – подумала с горечью. – Надо бы оставить дверь на защёлке, не ровён час сердечко встанет, очень уж расшалилось».

Отперев замок, она прилегла. Мысли смешались, стремительно погрузив в тревожную дрёму, где за ней гнался обрюзгший, потный фашист. Догнав, начинал душить. Потом отпускал. Снова догонял и душил. Так, до тех пор, пока её не коснулась тёплая, будто ангельская, рука и не вырвала из крючковатых вражеских пальцев.

– Мама, – послышался над ухом мягкий шепоток, – пляшите – вам письмо. Наверно, Люба пишет, когда встречать.

Елизавета приоткрыла глаза. Со стоном спустила ноги с дивана. Прерывисто вздохнула.

– Вам плохо? – забеспокоилась дочь.

– Нет-нет, Аринушка, продышалась. Видно, неудобно лежала. А ты читай, читай, – поторопила она, наблюдая, как Арина ловко вскрыла конверт, развернула лист, заскользила по нему глазами.

Вдруг лицо дочери помрачнело.

– Мама… – оторвавшись от чтения, упавшим голосом проговорила она. – Гриша… умер… Неделю назад… От инфаркта… Люба пишет, что в госпитале скончался.

Елизавета не смогла ничего ответить, лишь часто задышала, по-рыбьи ловя ртом воздух. Арина засуетилась.

– Мама, прилягте… Осторожно… Вот так… – дрожащими пальцами расстегнула верхнюю пуговку халата матери. – Дышите… Дышите глубоко. Я добегу до автомата, вызову скорую.

В прихожей звякнули ключи. Звук отдался в голове Елизаветы церковным колоколом. Дверной замок зловеще щёлкнул, словно клацнул стальными зубами.

Тело ватно обмякло. В сознании замелькали обрывки событий: безмятежные лица спящих детей в июне сорок первого, похороны матери, рождение Танечки, встреча с Павлом под Брестом…