Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

местное руководство программы «Здравствуй, родина» подозревало всех репатриантов в том, что они являются алкоголиками, а с проблемой отрезанных на конвейере пальцев иметь дело никому не хотелось, так что при входе на помидорную фабрику их шмонали на предмет алкоголя, хотя и не очень тщательно. Арине это представлялось смесью наивности с глупостью; убедившись в том, что водку невозможно приносить в бутылках, ее стали переливать во фляжки для воды, потом в стандартные бутылки из-под минералки, а когда охранники стали нюхать и их тоже, перед выходом водку стали заливать в маленькие полиэтиленовые мешки, эти мешки прятали в питы, которые убирали в пакеты для завтраков. Через некоторое время питы все равно начинали протекать, но главное, что водка была уже внутри, и к середине дня добрая треть участников помидорного процесса смотрела друг на друга остекленевшими глазами.

И все же подлинная жизнь начиналась во второй половине дня, которая теоретически должна была состоять в основном из курсов иврита. Языковыми курсами в ее понимании назвать их было сложно, но чему-то там все-таки учили. Все так же автоматически, давно уже не понимая, что и зачем она делает, Арина старательно записывала уроки и поначалу даже пыталась их учить к следующему дню, но потом махнула рукой и зубрение записанного стала откладывать на потом. Большинство ее сокурсников даже не пытались притворяться, что что-то учат; что запоминалось, то и запоминалось. А вот по вечерам начинались бесконечные посиделки; вот здесь уж алкоголь никто не ограничивал. Поначалу Арина в них не участвовала; водку она переносила плохо, говорить с этими людьми ей было не о чем, да они ее и отталкивали почти во всех своих проявлениях. Но потом, чуть ли не силой, Инночка начала ее на эти вечеринки затаскивать. К мату Арина привыкла быстро, как и к массовому блеванию в кустах, к пьяным дракам медленнее, но привыкла, тем более что никому не хотелось из кибуца вылететь на улицу, так что избивали друг друга относительно осторожно, обычно без особых телесных повреждений. К пьяным приставаниям она привыкла еще медленнее, но научилась высылать на хер твердо и более чем однозначно. Безотносительно к ней, вечеринки довольно быстро переходили в пьяные обжимания, а поскольку на улице было жарко даже по вечерам, трахаться часто шли даже не в свои караваны, а просто в соседние кусты. Судя по разговорам, залеты происходили регулярно, в основном по пьяни, но и боролись с ними относительно легко. А вот за попытки суицида с программы вышибали нещадно; судя по всему, возиться с подобным никому не хотелось.

Денег за эту жизнь не платили, но и не брали; так что в каком-то смысле одно уравновешивало другое. А еще где-то к концу первого месяца Арина открыла для себя нечто достаточно неожиданное. Как-то в один из тех дней, когда их с Инночкой постоянно сдвигающийся компромисс в отношении вечернего времяпрепровождения выпал в пользу Арины и они никуда не пошли, они все же решили выпить прямо у себя в караване. Вероятно, именно из-за отсутствия душной человеческой атмосферы, воплей, визга, ругани и запахов Арина то ли смогла выпить больше, то ли просто почувствовала, что именно она пьет. Неожиданно ее тело расслабилось и чуть размякло, а душа, так давно уже почти постоянно застывшая и окостеневшая, как-то ожила, заново почувствовала не только потрясение, боль и отчаяние, но и живую пульсацию жизни, и даже чуть похолодевший ночной ветер. В тот вечер Арина вышла на ступеньки каравана, с изумлением вдохнула, выдохнула, ощутила все еще горячие запахи, поднимающиеся с кибуцных полей. С тех пор ей это стало нравиться все больше; алкоголь приносил удивительные моменты осознания того, что она еще жива, и еще более удивительное ощущение того, что ей хочется жить.

– Ну что, бухнем? – говорила она Инночке по вечерам и пила вдвое больше подруги, часто практически отказываясь закусывать.

Арина стала пить все больше и на вечеринках; пила почти все – белое и красное, шаббатное и вино для готовки, крепленое, портвейн, джин, водку, ром. Инночка посматривала на нее довольно и с видимым одобрением; Арина все больше становилась похожей на нормальных людей. Оказалось, что под счастливым влиянием алкоголя она вполне способна без отвращения общаться с окружающими ее людьми, хотя в прочих их развлечениях все же не участвовала. Если раньше ее выносили с трудом, то теперь и отношение к ней поменялось к лучшему. А однажды, когда Арина на спор пыталась перепить девицу из Свердловска, она поняла, что перебирает, но все равно упрямо отказывалась сдаться; потом сказала, что сделает короткую паузу, почти бегом вышла на крыльцо, быстрым шагом пошла дальше по дорожке, чуть не упала, и ее вывернуло не только прямо на дорожку, но даже на ее собственную одежду и кроссовки. В этот момент, кроме физической боли раздувающихся желудка, пищевода и горла, она почувствовала удивительное и счастливое облегчение, как будто и тело, и душа освобождались от тяжелого бремени накопившегося повседневного бытия.

– Теперь я понимаю, почему они ходят блевать в кусты, – сказала она Инночке, вернувшись на вечеринку. – Ты не представляешь, какой это кайф.

На этот раз Инночка посмотрела на нее озабоченно, даже расстроенно и, вопреки попыткам Арины сопротивляться, увела ее в их караван. Но счастливый путь уже был проложен; теперь Арина знала, и знала твердо, что путь к освобождению существует. Ее скорее удивляло то, что раньше она этого то ли не понимала, то ли думала, что в этом не нуждается.

Однако более активное участие в попойках принесло с собой проблемы несколько иного свойства, хотя, по мнению Инночки, и вполне ожидаемые. К ней стали лучше относиться, но и больше приставать. Прийти к общему мнению по этому поводу они с Инночкой не смогли. Инночке казалось, что таким образом женщина и способна ощутить, что для окружающих мужчин она не фонарный столб, а Арина так не думала. Кроме того, ей еще не удавалось допиться до того состояния, при котором ее бы начала волновать проблема, что о ней думают окружающие люди, и уж тем более окружающие мужики. В один из горячих августовских вечеров, когда она ненадолго вышла из духоты вечеринки вдохнуть свежего ветра с запахом навоза с кибуцных полей, буквально в пяти метрах от входа в караван ее попытался лапать один персонаж, которого звали Игорек; его имя она и узнала-то всего несколько дней назад, и то случайно. Арина сделала несколько шагов назад; персонаж попер на нее, пытаясь прижать ее всей своей тяжелой проспиртованной массой к стене каравана. Дыхнул перегаром. Арина еще твердо держалась на ногах и со всей дури съездила ему по морде. Нагнулась и взяла в левую руку лежавшую в палисаднике палку. Продолжала внимательно смотреть на него, готовясь в случае чего закричать; персонаж чуть покачивался.

– С-сука, – прошипел Игорек, еще раз качнувшись. – Ты меня еще узнаешь. Мы с тобой, блядь, еще встретимся. В тихом темном месте. По самые уши, блядь, засуну.

Арина продолжала стоять не двигаясь; проследила взглядом за тем, как он вернулся назад в караван. Пошла вперед по дорожке. Ей было отвратительно до рвоты, страшно, а еще ее пошатывало. Потом немного отлегло.

Она несколько раз глубоко вдохнула, глубоко выдохнула.

– Что тебе снится, – спела она, – крейсер «Аврора», в час, когда утро встает над Невой?

И еще ей было