Фаина Гримберг - Хей, Осман!

Осман и сам отправился тайком к источнику, вода которого почиталась священной. Он совершил намаз и по обычаю сунул руку в расщелину. Полагалось поймать пальцами любую живность, не видя, и съесть живьём. Ему попалась чёрная змейка, сунул её в рот и размолов зубами белыми, проглотил[265].

Но когда он приехал навестить жену в становище, Мальхун попросила забрать её назад в Ин Хисар. Он не стал спрашивать, почему она хочет вернуться так скоро, но велел приготовить повозку. Он сидел подле юрты, где находилась Мальхун; мать его не показывалась, и он догадывался, что желание Мальхун покинуть становище связано с его матерью. Но он твёрдо решил не спрашивать ни о чём. Тут подошла к нему бывшая его кормилица и воспитательница и попросила позволения говорить. Он позволил.

   - Господин мой! - заговорила она. - Мои слова - не донос и не предательство! Но ты знаешь мою любовь к тебе. Из любви к тебе я и должна сказать, отчего госпожа, супруга твоя, хочет покинуть становище. Не так давно это сделалось. Госпожа, матушка твоя, вдруг занемогла, ноги отнялись у неё и она приказала не допускать невестку к ней. Я ходила за матушкой твоей, но только лишь ей немного полегчало, как она принялась передвигаться ползком по юрте своей, собирала-сгребала старую одежду и приговаривала, что следует всё сжечь. «Духи желают погубить ребёнка и роженицу!» - бормотала она. И не успокоилась до тех пор, покамест я не развела костёр перед юртой и не бросила в огонь всё, что она приказала мне туда бросить. Твоя супруга меж тем уединилась в своей юрте и оставила при себе лишь одну служанку, ту, с которой приехала в становище...

   - Моя жена испугалась? - встревожился Осман.

   - Нет, ты не должен тревожиться. Госпожа Мальхун не из тех женщин, которые то и дело пугаются и теряют себя...

   - Что же случилось дальше?

   - Матушка твоя разложила на медном подносе перед собой мелкие круглые камешки, снизки бус и бронзовое зеркальце. Она по-прежнему не стояла на ногах. Сидя на ковре, она всматривалась в разложенное перед ней и призывала сорок неразлучных духов. Она громко кричала, что её невестке угрожает опасность... Я так и не поняла, кому угрожает опасность, госпоже Мальхун или её ребёнку... Прежде я никогда не видела твою матушку в таком отчаянии. Она, казалось, обезумела. Она схватила нож и размахивала острым клинком, будто стремясь поразить невидимых врагов. Она выла и всё звала духов себе на помощь... Я решилась велеть, чтобы её связали. А когда это было сделано, она долго и горько плакала, затем впала в сонное забытье. А когда проснулась, то сделалась равнодушна ко всему. Я тогда велела развязать её. Она более не впадала в буйство и лежала тихо. Когда принесли еду, она поела. Затем она поднялась на ноги, походила по юрте и снова легла, но не заснула, а лежала молча. Я оставила с ней её прислужниц и караул возле юрты. Правду вам скажу, я боялась, как бы она в своём безумии не причинила вред госпоже Мальхун...

   - Отчего не послали за мной?

   - Госпожа Мальхун не велела тревожить тебя. Она сказала, ты сам намереваешься вскоре приехать...

   - Что ж! Правду сказала. Я приехал за ней...

Осман так и не повидал мать, только велел бывшей кормилице, воспитательнице своей, приглядывать за его матерью и всячески беречь её...

Первенец Османа должен был родиться в Ин Хисаре. Будущую мать окружали опытные женщины и две хорошие повитухи - эбе. По мнению многих женщин, да и повитух, должен был непременно родиться мальчик. Плод шевелился в утробе матери с правой стороны, она ощущала тяжесть в пояснице и соски её покраснели. Одна из повитух взяла две подушки и под каждую положила кое-что, то есть ножницы и нож в ножнах. Мальхун, не знавшая, конечно, что под какой подушкой лежит, села как раз на ту, под которую положен был нож! А когда в грудях будущей матери появилось молоко, капнули несколько капель в серебряную чашу с водой, и молоко опустилось на дно, не расплывшись, — верный знак рождения сына!..

В самый день родов отперли все замки, на всех дверях и на сундуках, развязали все завязки и пояса на одежде Османа. На шею роженицы повесили на кожаном шнурке большой изумруд, потому что считалось, изумруд служит для облегчения родов. Роздали бедным много мяса, хлеба, золотых и серебряных монет, хороших тканей. В комнате рядом с комнатой роженицы посадили имама, чтобы непрерывно читал Коран. Осман должен был поместиться подле имама и повторять за ним святые слова. Многие суры Осман знал наизусть, на память. Но сейчас он старательно повторял непонятные арабские слова и сам чувствовал, что повторяет, не сбиваясь... Имам читал вполголоса, но Осман повторял за ним громко, словно опасаясь расслышать крики из комнаты роженицы. Да он и вправду опасался!.. Дверь была не прикрыта. Но он слышал лишь свой громкий голос, повторяющий непонятные святые слова. Громкий его голос словно бы гремел в его ушах...

Наконец явилась одна из повитух, держа на руках спелёнатого младенца. Она провозгласила радостно рождение мальчика и поднесла ребёнка отцу - показать. Но Осман даже не ощутил радости, одну лишь усталость. Он даже не в силах был сосредоточиться и разглядеть новорождённого. Он подал женщине приготовленную заранее большую золотую монету - бахшиш[266]. Она приняла со словами благодарности. Осман расслышал плач ребёнка... Затем опустилась необычная тишина. Он огляделся по сторонам и увидел, что он в комнате один. Некоторое время он сидел, переживая свою усталость и удивляясь, почему же в нём, в его душе ничего не изменилось; ведь он сделался сейчас отцом, отцом сына...

Затем ему позволили войти в комнату, где родился его первенец. Бросилась в глаза низкая колыбель деревянная, раскрашенная в красное, жёлтое и зелёное, покрытая тонкой прозрачной тканью... Осман вдруг понял, что боится взглянуть на жену. Вдруг она совсем переменилась, сделалась совсем не той, какою он знал её прежде... Он приблизился к постели и поднял глаза. Родильница одета была в чистое платье «энтари», на голову повязана была красная лента... Одна из повитух указала на ленту и смущённо произнесла:

   - Это «кордэля», гречанки посоветовали; говорят, помогает от порчи...

Осман улыбнулся, показывая, что всем доволен. На волосы Мальхун был также накинут голубой платок. На груди — голубые бусы, на запястьях - браслеты из золотых монет. Осман вновь перевёл взгляд на колыбель. Видно было, что ребёнок закутан в голубое одеяльце... Всё было сделано для того, чтобы злые духи не могли испортить ребёнка и молодую мать... Осман снова огляделся. Он будто хотел как возможно долее не взглядывать на жену... Стены украшены были «тилля бахча» — платками, вышитыми золотыми нитями... Наконец Осман решился посмотреть в лицо Мальхун, в её глаза... Он не хотел видеть её бледной, изнурённой. Он уже почти досадовал на неё, ожидая увидеть её такой... Но нет, она не показалась ему изменившейся. Лицо её оставалось красивым по-прежнему, а глаза смотрели радостно и оставались по-прежнему яркими... Осман улыбнулся ей искренне и поблагодарил с радостью за то, что она родила ему сына-первенца... Женщины, приходившие навещать родильницу, дивились подаркам, которые молодой отец поднёс жене. Это были шёлковые материи, тонкие, мягкие и прочные, с вытканными пёстрыми птицами и пышнолепестковыми цветами. Осман также подарил Мальхун ожерелье из ярко-алых крупных рубинов, оправленных в золото. Подарков было много. Поднесли подарки братья Османа и их жены. Из Харман Кая, от Куш Михала, прислана была золотая посуда...

Спустя сорок дней справили обряд «кырклама». Мать с младенцем привели в баню. Ребёнка, плакавшего отчаянно, натёрли солью, затем - мёдом, затем обмыли. Мать также натёрли мёдом и затем омыли чистой водой. После чего одна из повитух сорок раз подряд погрузила пальцы правой руки в сосуд с водой чистой. Ребёнка одна из женщин подняла над головой матери. Повитуха же взяла кости от черепа волка, заранее приготовленные, и подняла над головой дитяти. Другая повитуха поливала мать и дитя водою, освящённой сорокократным прикосновением пальцев... Затем мальчика протащили сквозь отверстие в шкуре волка, в той части, где прежде была его пасть; и приговаривали при этом:

   - Вырастай сильным, как волк! Вырастай сильным, как волк!..

Первенец Османа наречен был именем - Орхан...

Теперь Мальхун носила рубаху с удлинённым воротом, готовая всегда напитать сына материнским молоком. Когда мальчик подрос, отец очень полюбил его и радовался весёлому, здоровому и смышлёному виду ребёнка. Орхану не минуло ещё и года, а он уже стремился вставать на ножки. Устроили праздник «кёстек кесме» - «разрезание пут». Связали мальчику ножки шнурком, затем торжественно разрезали шнурок. Праздничное угощение было большое, много лепёшек, сладкого молока квашеного, медовых пирогов, жареной баранины... В бедные жилища, где были дети, раздали по приказанию Османа серебряные и золотые деньги...