Молот шотландцев - Виктория Холт

— Я намерена сделать все возможное, чтобы так и случилось.

— Можешь рассчитывать на мою помощь.

Королева почувствовала симпатию к свекрови. Да, та была расточительна, и от Эдуарда она знала, что именно свекровь во многом была виной непопулярности короля Генриха; но это была женщина, чья непоколебимая преданность семье никогда не ослабевала.

Кем бы ни была Элеонора Прованская, своей семье она служила с беззаветной преданностью.

***

Королевскому кортежу не следовало задерживаться в Дувре. Нужно было отправляться в Лондон, иначе лондонцы будут недовольны. Как заметил Эдуард королеве, он не мог позволить себе быть непопулярным в столице. Он видел, к чему это привело его родителей. Его губы чуть заметно сжались, и королева с гордостью и радостью отметила, что он твердо решил не позволять матери править собой. Она немного этого опасалась, ибо видела силу этой волевой женщины и прекрасно знала, что их связывают крепкие узы любви. Но нет, Эдуард не собирался забывать, что он — король, и он будет единоличным правителем своей страны.

На всем пути следования их встречала ликующая процессия. Эдуард знал, что нельзя проезжать слишком поспешно. Все его верные подданные желали его видеть, а от первого впечатления зависело очень многое. Он должен был показать всем — даже самым простым людям, — что ему небезразлично их благополучие. Сейчас их преданность была на его стороне, и он должен был ее сохранить; он должен был помнить, что, хотя он и был бесспорным сыном и наследником покойного короля, самое прочное право на престол дает воля народа. Этот урок он усвоил благодаря отцу, чей пример научил его, как король не должен вести себя со своими подданными. Ему казалось странным, что, любя своих родителей, он так ясно видел их недостатки.

Это была удачная мысль — взять с собой в дорогу детей. Ничто так не трогало простой люд, как дети. Он также видел, что им нравится королева. Ей на руку играло то, что они так не любили предыдущую, что были склонны считать любую преемницу лучшей; но было что-то в мягких манерах Элеоноры и ее явной заботе о детях, что окончательно покорило их сердца.

Все складывалось как нельзя лучше. Он был в этом уверен. И теперь им предстояло это сохранить.

Повсюду их встречали приветственными криками и усыпали путь цветами.

— Да здравствует король! Да здравствует королева! — Эта музыка ласкала ему слух.

Он не смог сдержать лукавой улыбки, когда мимо проезжала его мать, и на толпу опускалось почти угрюмое молчание. Милая матушка, — снисходительно подумал он, — она так и не поняла, что народ винит ее во всех бедах, потому что она наводнила страну своими неимущими родичами. Она так легко могла бы завоевать их расположение. Но она просто не удосужилась этого сделать. Он нежно любил ее. Он помнил ее материнскую заботу о нем и ее страстную преданность семье; и все же разум всегда подсказывал ему, что в своей непопулярности она виновата сама. Он вспомнил тот случай, когда лондонцы забросали ее барку, в которой она пыталась спастись, мусором и тяжелыми камнями в надежде утопить ее. Никто из семьи так и не простил лондонцам этого поступка; и все же он понимал их причины. Любимая матушка, она была так умна во многом, но так и не смогла понять, что короли и королевы должны иметь одобрение своих подданных, если хотят оставаться в безопасности на троне.

Они остановились в замке Танбридж, где Гилберт де Клер, прозванный Рыжим за цвет волос, ждал, чтобы принять королевскую семью и присягнуть королю на верность.

Эдуард приветствовал это, ибо Гилберт Рыжий был человеком, которого стоило иметь на своей стороне. Прямодушный, Гилберт никогда не боялся высказывать свое мнение, и потому его радушный прием укрепил то чувство уверенности, которое вселили в Эдуарда приветствия народа.

Вдовствующая королева была менее довольна. Она считала, что им не следовало останавливаться в Танбридже.

— Этому человеку нельзя доверять, — сказала она Эдуарду. — Он не был добрым другом твоему отцу. Сейчас самое время показать таким, как Гилберт де Клер, что им несдобровать, если они будут неверны своему королю.

— Миледи-матушка, — учтиво сказал Эдуард, — я знаю этого человека. Он всегда будет на той стороне, на какой пожелает, и ничто этого не изменит. Если ему не понравятся мои поступки, он пойдет против меня, как шел против моего отца. Сейчас он присягнул мне на верность, а это значит, что он готов меня поддержать.

— Лишь бы все было по-его.

— Дело не в его воле и не в моей, а в том, как управляется страна.

— И ты позволишь ему участвовать в этом и указывать тебе, что делать?

— Разумеется, и он, и другие бароны должны иметь право голоса. Такова воля народа. Но будьте уверены, дорогая леди, что исполняться будет именно моя воля — пусть даже мне придется убеждать в этом своих подданных.

— Они должны повиноваться беспрекословно.

— Этого они не делали никогда. Король не может запретить самому простому крестьянину сомневаться, пусть даже лишь в мыслях.

— У крестьян, дорогой сын, нет разума.

— Ах, дорогая матушка, не будем совершать ошибку, недооценивая народ. Мы видели, к каким губительным последствиям это может привести.

— Твой отец никогда не считался с народом.

— В этом есть доля правды, и давайте посмотрим ей в лицо — он был на волосок от потери короны.

— О, как ты можешь так говорить о своем отце!

Он обнял ее.

— Мы нежно любили его, — сказал он, — но наша любовь не предотвратила бедствий гражданской войны. Я полон решимости не допустить подобного в свое правление. Эта рука, дорогая матушка, сильна, как любая, что сжимала меч, но сердце и разум подскажут мне, когда вложить этот меч в ножны.

Вдовствующая королева с тревогой посмотрела на сына. Она чувствовала, что ее правлению приходит конец.

В большом зале Танбриджа шел пир, достойный такого случая. Гилберт де Клер сидел рядом с королем и выражал свою радость по поводу его возвращения. Это было искренним проявлением его чувств, ибо Гилберт не терпел притворства. Как и все здравомыслящие люди, он желал видеть страну в мире с самой собой, ибо только тогда могло прийти процветание. Он был на три или четыре года моложе Эдуарда и стал самым могущественным из баронов. Было время,