Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

был арестован отец. Мать работала не разгибая спины, сносила обиды и унижения, только чтобы вырастить сына. Когда он подрос, он стал за старшего в семье — занял место отца. Мать не только любила сына, но и относилась к нему с уважением. Она не делала ни одного шага, не посоветовавшись с сыном, и обычно поступала так, как он говорил. Однажды Кхак привел в дом незнакомых людей. Они долго о чем-тю беседовали вполголоса. Поняв, что сын пошел по стопам отца, мать лишь украдкой смахнула слезы, ни одного вопроса, ни одного упрека не сорвалось с ее уст. Она только стала поспешно подыскивать ему жену: ей казалось, что душа мужа не успокоится, пока сын не женится. Особенно она боялась, что у Кхака не будет детей. Тогда прекратится род старого Мая, и это тяжелой ответственностью ляжет на ее плечи, ибо она не выполнит предопределенного ей свыше долга жены и матери. Все ее добродетели не смогут возместить такой грех. И вот, едва Кхаку исполнилось двадцать лет, мать настояла на своем и заслала сватов. У Кхака не было никакого желания обзаводиться семьей. Он и в глаза не видел свою будущую жену, но из любви к матери не стал противиться, понимая ее тревогу. Он был уже тогда коммунистом, но перечить воле родителей не осмелился бы, ибо был воспитан в духе конфуцианства, каноны которого за многие поколения вошли в плоть и кровь членов его рода. Но не прошло и двух лет после свадьбы, как Кхак был арестован и приговорен к ссылке. Оставшись одна, жена его Там терпеливо сносила все тяготы жизни, растила дочь, вынося на своих плечах все заботы. Мать очень полюбила невестку, хотя в глубине души скорбела по поводу того, что та не подарила семье сына. Там, затаив тоску, не переставала ждать мужа, как тысячи и тысячи вьетнамских жен испокон веков ожидали возвращения своих мужей. Но ей так и не довелось увидеть Кхака. Она ушла из жизни, оставив после себя крохотную дочь, еще не видевшую отца.

Годы, проведенные в тюрьме, закалили Кхака, научили его стойкости и хитрости в борьбе с врагом, умению в любых условиях, пусть даже на грани жизни и смерти, сохранять последовательность и твердость. Он привык к тому, что политзаключенные-коммунисты, где бы они ни находились — в зловонных ли тюремных камерах, на каторжных ли работах в гиблых лесах, — повсюду устанавливали контакт друг с другом, создавали свои организации и добивались улучшения условий жизни. За годы заключения Кхак познакомился со многими профессиями: был каменщиком, дровосеком, лесорубом, скотоводом... Он научился отстаивать свое мнение, выступать перед товарищами, писать статьи, а временами, когда его посещало вдохновение, он писал и стихи, как, впрочем, почти все политзаключенные.

Когда семь лет спустя Кхак вернулся в родное село, взгляд его прежде всего отыскал крышу родного дома, видневшуюся из-за кроны няна. Знакомая с детства картина... Глаза застлало слезами. Вслед за взрослыми встречать отца выбежала и малышка Тху, но застеснялась, увидев незнакомого дядю с бледным заросшим лицом и жутко запавшими глазами. Кхак взял ее на руки, глядел и не мог наглядеться, не верил своим глазам: у него уже такая большая дочь...

Теперь семья Кхака жила гораздо хуже, ведь из шести сао[9] земли четыре пришлось продать. Мать совсем поседела, а знакомый взгляд ее живых, выразительных глаз заметно потускнел. И Куен выросла. У них в деревне девушку двадцати трех — двадцати четырех лет считали засидевшейся в невестах. Кхак понимал, что сестра не могла оставить мать и маленькую Тху и устроить свою жизнь. Дома она одна должна была поспеть всюду: засеять и убрать урожай с двух сао земли, обработать огород, ходить за скотиной и птицей да еще заниматься разведением шелковичного червя. Жизнь, полная забот и лишений, сделала Куен замкнутой, и она редко теперь улыбалась. И только в глазах можно было прочесть чувства и мысли, которыми она жила. Куен не была красивой: темное от загара лицо, жесткие, грубоватые руки. Но большие, умные глаза освещали ее лицо особой красотой. Она не задумывалась над своей судьбой. Печаль и радость, все, что она испытывала, — все можно было прочесть в ее глазах.

Прошло несколько месяцев после возвращения Кхака из ссылки. Он лежал прикованный к постели, и всю заботу о нем взяла на себя Куен. Она следила, чтобы он спокойно спал, доставала продукты (ведь он нуждался в усиленном питании) и защищала его от объяснений со старостой и другими представителями власти. Где решительно и твердо, где ласково и мягко Куен ограждала брата от неприятностей. Словно наседка, готовая каждую минуту распустить крылья и броситься на врага, угрожающего ее выводку, Куен оберегала брата. А Кхак был на краю смерти, мучаясь, он страдал еще и оттого, что объедает семью, что может заразить их своей опасной болезнью. За эти месяцы семье и вовсе пришлось плохо. Куен словно высохла, а малышка Тху украдкой жадно поглядывала на миску с мясным рисовым супом и фрукты, которые тетя Куен давала только отцу. Каждый раз, перехватывая этот взгляд, Кхак чувствовал такую острую боль в груди, словно ему вонзали нож, но, как только он пытался подозвать к себе Тху, та притворялась, что не слышит, и быстро исчезала. Однажды Кхак не выдержал и заявил, что, если еду не будут делить поровну, он не будет к ней прикасаться. Однако через день-другой все стало по-прежнему, и снова семья отказывала себе во всем, только чтобы поскорее поставить его на ноги.

В самые трудные минуты непоколебимая вера Куен в его выздоровление и ее заботы помогали Кхаку ничуть не меньше лекарств, которые он ежедневно во множестве глотал. Одно слово «чахотка» вызывало тогда в народе панический ужас. Но Куен твердо верила, что сумеет вылечить брата. Она расспрашивала всех, кто хоть что-нибудь знал об этой болезни, пробовала применять всевозможные средства западной и восточной медицины. Она старалась, чтобы при всей их бедности у Кхака было регулярное питание, необходимые лекарства и покой. Наблюдая эту борьбу, Кхак мысленно сравнивал сестру с отважным полководцем, настойчиво ведущим тяжелое сражение.

Едва начав ходить, он стал думать, как помочь сестре и матери. Однако стоило ему раздеться и полезть в пруд набрать для свиней ряски, как женщины подняли истошный крик. И дело было не только в том, что они опасались за его здоровье. Привыкшие, как и все женщины, выполнять за мужчин всю физическую работу, чтобы те могли спокойно размышлять о высоких материях, и мать