Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Ишь ты! Сама же сказала, что я молодой, а – на пенсию, выходит, старик, а?

– Вот еще! Просто отдохнуть.

– Рановато, Лика. Это у меня после навигации усталость. Весной соколом взовьюсь и к своим дизелям. Без них мне никак нельзя. Вот на Волге появились дизель-электроходы. Думаю еще поплавать на дизель-электроходе. Интересно все-таки. Начал с парохода в шестьдесят лошадиных сил, а закончить навигацию жизни на дизель-электроходе. А? Как ты думаешь?

Лика вовсе не думала о дизель-электроходах, ее волновали синеющие дали безбрежной тайги. Так бы она и шла, шла лесом, сама не зная куда, лишь бы вперед!..

– Какие нежные тона, папа! – мечтающе сказала Лика. – Я очень люблю такие вот нежные переходы красок. Вдали – мягкая аквамариновая синь и кубовые тона у горизонта; внизу – желтое, красное и черное с серым. Паровое поле – черное, а жнивье – золотое или чуть-чуть оранжевое в лучах солнца. Гляди, как Черная сопка голубеет. Или вот лес. Сколько тут разнообразных тонов и полутонов. Сосны – ядовито-зеленые, а рядом с ними – бордовые осины. Так бывает только осенью, правда? Сейчас бы акварельные краски, и писать, писать пейзаж!..

Отец глубоко вздохнул. Он не видит ни тонов, ни полутонов, ни мягких красок горизонта и неба. Перед глазами два цвета: желтое и серое.

– Очень интересные тона, Лика. Ты бы их запросто нарисовала.

– Нет, папа. Не сумею. Желание есть отчаянное, но… Знаешь, когда я в архитектурном сдала свои рисунки, мне там на экзаменах сказали: «Вы, говорят, поступаете не в художественную академию!»

«В самом деле – почему Лика не прошла в архитектурный? Она же такая умница! И вот, затерли, провалили. Надо ее обязательно поддержать. Пусть за год основательно подготовится, а потом птицею влетит в институт».

Они идут некоторое время молча. Под ногами скрипит трава, как железные опилки. Ветер потряхивает лес, и он высоко шумит. Старик совсем не слышит шума леса. Ему кажется, что кругом так тихо, будто они идут во сне. К такой давящей тишине старик непривычен. Он всю жизнь провел в грохоте машинного отделения. Дизели огрубили слух; но именно в грохоте дизелей он чувствовал себя, как рыба в воде – нормально.

– Слышишь, пап, как шумят вершины деревьев? Особенно сосны.

– Сосны? А! Погода, должно, переменится. Если сосны шумят вершинами – жди большого ветра.

– На нашем правом берегу всегда ветер!..

– Что правда, то правда. Вот если бы ты была архитектором нашего города, ты бы сообразила, как надо расположить главные улицы на правом берегу, чтобы ветра меньше было.

– Не в улицах дело, а в излучине Енисея. Он так изогнулся, что весь ветер бьет на правый берег.

– Лесу, лесу больше! И ветра будет меньше.

– Ты любишь лес, папа?

Старик сказал, что он жить не может без леса, а в самом деле в лесу ему всегда чуждо. Ползешь между огромными деревьями, как козявка какая-нибудь! Другое дело степи – выйдешь среди ковыльного раздолья, и кажется тебе, ты главнокомандующий над равниной. Самый большой и самый важный. Все остальное – трын-трава.

«И что меня тянет в степи? Вырос на Енисее, а всю жизнь тянет в степи, как вот иртышские. Какое там раздолье! Глазом не окинешь».

– Мы вот в степи еще съездим. Не бывала в степи?

– Мне там будет скучно.

– Может быть.

По тому, как отец хмурил свои лохматые русые брови, как он вздыхал, что-то припоминая, и какими глубокими затяжками курил сигаретку, Лика догадалась, что отец и в лесу не избавился от тяжелых дум.

«Папе очень тяжело, особенно сейчас, когда мама в доме как чужая, – думает Лика. – Если бы я знала, кто такой Росляков! Я должна была узнать, встретиться с ним, что ли. Сказать ему, что я никогда не буду его дочерью. Никогда! И пусть папа знает».

– Папа?

– Ну!

Отец действительно думал в этот момент о своей нескладной жизни. «Подрезала мне крылья милая Варварушка, – думал он. – Если она уйдет – окончательно пригнет меня к земле. И Лика уйдет с нею. Останусь один, значит. В большом доме, как вот сейчас в лесу».

– Папа, я хочу тебе сказать, чтобы ты знал. Я… я вот все думаю: мама тебя совсем не понимает! Мне очень обидно, папа. Правду говорю. Когда приехала из Москвы, я ей сразу все сказала. Она меня встретила на вокзале. Ты был в последнем рейсе.

– Что ты ей сказала?

– Сказала, если она уйдет с тем… Росляковым, то пусть не думает, что я уйду с ней. Никогда! Если… ты меня… поймешь, папа.

Лика хотела сказать: «Если ты меня сам не прогонишь».

– Тебя понять? – В его глазах светилась такая глубокая радость, что Лика смутилась, опустив голову. Сейчас отец показался ей совсем стариком в своем синем бушлате и в форменной речной фуражке. Она видела его сахарные виски, изрезанный морщинами лоб и особенно глубокие складки горечи вокруг рта. И все из-за мамы! – Тебя понять? – повторил отец. – Без тебя у меня, и в самом деле, крылья свернутся. Но опять-таки – мать… Она ведь тоже переживает!..

На опушке, откуда с горы виден был весь город – разросшийся правый берег и далекий, тонущий в дымке левый – с древней часовенкой на горе, отец присел отдохнуть у березового пня. Лика ушла побродить по лесу. Она еще совсем девчонка. Лика! У ней все еще переменится: и походка, и осанка, и то, как она сейчас помахивает руками. Только бы ей попасть в институт на будущий год. Старик все для нее сделает, что в его силах.

«Повлиять на кого бы, да у меня с ученым миром, можно сказать, шапочное знакомство, – размышлял старик. – Да и неловко проталкивать! Как я заявлюсь в институт? Сам не попал туда, да и времени не было, ну а Лика должна кончить институт».

Березовый пень податливо сжался под стариком, как подушка. Старый пень сгнил совершенно. Старик пнул его носком штиблета, и пень рассыпался в желтый дым.

Осталась береста, как свинцовый кожух, свалившийся с круглого мотора.

«Давно, видно, отработал дизель у пня, – подумал старик, подразумевая под дизелем жизненные силы дерева. – Так и человек: живет, пока тянет дизель. Мой еще тянет. У Лики совсем новый. Ее дизель и после меня будет работать. Может, помянет добрым словом?»

От корня развалившегося пня, сцепившись внизу, отходил второй пень в рост старика. Когда старик пригляделся, то увидел, что второй пень был в некотором роде особенным. Не толстый, он был еще достаточно ядреным, неподатливым. И странно, вершина пня не была срублена, а сломана. Какая-то дикая сила свернула хребет молодой березы. Внизу, в нескольких местах, видны