Отречение - Алиса Клима

– Ты, шельма, чайку плесни, – подмигнул ей Кузьмич.

– А Москва-то, небось, красивая, – задумчиво протянула Валька. – Вы после нее тут заскучаете, в нашей глуши.

Ларионов задумался.

– Красивая, Валя, – ответил он, прикуривая от спички Кузьмича. – Только душно там. А тут… – Ларионов огляделся и вдохнул глубже. – Тут дышится хорошо… Тут все родное…

Кузьмич одобрительно кивал.

– Ну, рассказывайте, что у вас? – спросил он наконец, напрягаясь от волнения.

Федосья метнула взгляд на Вальку, но по ее довольному лицу Ларионов понял, что на этот раз не произошло ничего неприятного.

– А что у нас? – засуетилась Федосья.

Валька быстро вышла в сени, а Кузьмич пошел прикормить Фараона.

– Тут все у нас мирно и тихо было. Губина с Иркой снюхались. Вертухай главный гимну зэков учил. Все вас ждали и тосковали…

Ларионов усмехнулся.

– Вы не сомневайтесь, – заговорила речитативно Федосья. – Так и было. Давеча только Ирку отхаживали, – добавила она как бы невзначай.

– Что случилось? – Ларионов вздрогнул.

– Да ничего, в порядке она, – поспешила успокоить его Федосья. – Сегодня уже бегала по делам. Вчера после уроков что-то занемогла. Люб Степанна ее в классе нашла. – Федосья приглушила голос. – Изнеможение, – произнесла она многозначительно.

– Что это значит? – с тревогой спросил Ларионов.

– Не ела, не спала, маялась. Молчала, как всегда. Сбледнула совсем с лица. Вот и изнемогла!

Ларионов лихорадочно думал о чем-то.

– Врач был?

Федосья махнула рукой.

– Да господь с вами, Григорий Александрович! Какой тут врач! Мы сами все тут врачи, – засмеялась она. – Вот вы порой такой странный, – назидательно заговорила Федосья. – Умный вы человек, книги читали, а простых вещей не маете. Переживала она сильно.

– Почему? – спросил Ларионов, чувствуя, как ему стало тяжело дышать.

Федосья замотала головой.

– Право, не скумекаете? Вам ли не знать?! Она же о вас переживала, что ж тут непонятного?

– Разве она так сказала? – Ларионов вскочил и стал ходить по комнате, а потом плеснул в стакан коньяку и выпил.

Федосья вздохнула.

– Вы что, ее не знаете? – не выдержала она. – Молчала как рыба. И ходила как тень. Только слепой бы не понял, что с ней. Да вы!

– Нужен я ей больно! – выпалил Ларионов, не скрывая уже своих чувств от Федосьи. – Разве что жалела…

– А что? – ответила Федосья. – Жалость разве не чувство?

Ларионов усмехнулся.

– Чувство, – промолвил он тихо. – Хоть так.

Федосья хитро прищурилась, наблюдая за ним.

– Теперь все наладится, – сказала она. – Увидите.

Ларионов посмотрел на нее сурово, думая о своем.

– Ну хватит. Разболталась, – буркнул он. – Я пойду в баню, а потом – спать.

Федосья поднялась, чтобы идти, но он добавил:

– А ты завтра никого ко мне не пускай. Я хочу разобраться в делах. Буду один.

Федосья кивнула и вышла на крыльцо. Там сидела Валька, болтая ногами.

– Ну дела-а, – запыхтела Федосья. – Рано радовались.

– Чего? – спросила Валька, зевая.

– Про Ирку сказала, а он тут же расстроился. – Федосья села рядом с Валькой. – Завтра велел никого не пускать.

– Ну и что? – Валька пожала плечами. – Он и раньше так говорил.

– Ой, чует мое сердце, в Москве что-то неладное было, – покачала головой Федосья. – Вот посмотришь – завтра сама увидишь.

Утром уже весь лагпункт знал, что Ларионов ночью вернулся и не выходит из дома. Вера дрожала, проходя мимо его избы. Но ни днем, ни вечером Ларионов не вышел. Не вышел он и на второй, и на третий день. И к концу третьего дня заключенные стали строить догадки. Кто-то говорил, что он сильно болен, кто-то – что у него неприятности, кто-то – что он уезжает навсегда из лагпункта.

Федосья попросила Кузьмича помочь успокоить народ.

– А что я скажу? – Кузьмич снял ситцевую кепку и бросил ее на стол в доме Ларионова. Он плюхнулся на стул и вздохнул. – Э-хе-хе, Федосьюшка, что сказать-то им? Что начальник в запое три дня? Что с кровати подняться не может? Иринка-то, вон, бледная как тень ходит.

– С ней, что ли, поговорить? – задумалась Федосья.

Утром четвертого дня тишины Клавка ввалилась в хату Ларионова и приперла Федосью к печи. Федосья просила ее не шуметь и прижимала палец к губам.

– А ну выкладывай, – сказала Клавка. – Где начальник? Что тут у вас происходит? Люди неспокойны, хотят знать.

Федосья всплеснула руками.

– Говорить-то нечего, – прошептала она. – В запой ушел – вот и весь сказ. Такого еще не было. Выпивать – выпивал, но чтобы не просыхая четвертый день – это впервые. А в комнате что творится! Кузьмич только и выносит оттуда бутылки да смотрит за ним. Страсть что такое! Очень жалко его… а помочь не можем.

Клавка растерялась и стала чесать голову.

– Да-а, дела, – протянула она.

– Не знаю, когда все закончится. К нему же не подойдешь, когда он такой. Прибьет еще ненароком!

Клавка задумалась.

– Надо сказать, что пневмония у него, и Пруста вызвать, – вдруг сказала она. – Пруст приедет, заключенные успокоятся.

– А что такое пневмония? – недоверчиво спросила Федосья.

– А кто его знает, – засмеялась Клавка. – Хворь какая-то. От нее мигрень еще бывает. И, говорят, чаще у мужчин…

– Покумекаю. Надо Кузьмича подговорить! – Федосья закатила глаза.

На пятый день Вера шла в клуб, чувствуя, что не в силах больше выносить странного исчезновения Ларионова. Она повернула обратно к его дому, не дойдя до клуба, и робко вошла. В доме было тихо, словно никого и не было. Она услышала шорохи в кухне и прошла туда.

Валька чистила картошку и вскрикнула от неожиданности.

– Ира, ты? Чуть обморок кундячий не был! – перекрестилась она.

– Где Ларионов? – прямиком спросила Вера, дергаясь от волнения.

Валька закрыла дверь в кухню и перешла на шепот:

– Нельзя тебе здесь. Сейчас приедет доктор Пруст, за ним Кузьмич укатил!

– Он болен?!

Валька кивнула.

– Мигрень, – сказала она уверенно.

– Мигрень? – не выдержала Вера. – Что за чушь?! От мигрени люди не лежат сутками в постели!

Валька вспылила:

– А я-то тут при чем?! Федосья всю кашу заварила, ее и спрашивай! А по-хорошему, если хочешь знать мое мнение, – решительно сказала Валька, – то это из-за тебя он не выходит.

Вера отшатнулась и растерялась.

– Из-за меня? – тихо спросила она.

Валька вздохнула и продолжила чистить картошку.

– Да, – ответила она твердо. – Ты только не обижайся, я тебя уважаю. Ты мне нравишься, ты честная. Но майор по тебе сохнет, почитай, с тех пор, как тебя привезли. А с его работой сколько нервов. Вот и не выдержал, думаю. Жила бы с мужиком как полагается, он бы на крыльях летал, – закончила Валька и решительно бросила клубень в ведро с водой.