Иван Ботвинник - Скиф

— Ради вас! — В жестоком голосе никто не слышал раскаянья.

Наследницей царства Боспорского была провозглашена дочь Фарнака Динамия. Двое младших сыновей Митридата жили в Синопе со своими матерями — еще подростки, дети нелюбимых жен, они были далеки от державных дел. Царевич Фарнак, второй сын от первой жены, после гибели брата бежал в Фанагорию.

— В детях не повезло, — вздыхал старый царь, — но зато боги вознаградят во внуках. Свет Армении, Артаваз — внук Солнца Понтийского, — приговаривал он, лаская Динамию. — Придет время, ты станешь Солнцем Тавриды и отдашь свое сердце Артавазу. Армения и Понтийское царство соединятся в моем потомстве!

Митридат осыпал дарами мать Динамии глупую Назик, но строго-настрого наказал ей не огорчать Гипсикратию: одно непочтительное слово, один нескромный намек — и дерзкая последует за отступником Махаром; она всегда должна помнить разницу между любимой, чтимой подругой и военной добычей…

Гипсикратия не хотела замечать очередного увлечения царя. Она не позволяла никому заикаться о благосклонности Митридата к его глупой красавице невестке.

— В своем милосердии царь жалеет несчастную и ее дитя, остальное — грязные сплетни, — обрывала она доносчиков. И едва слышно вздыхала, обращаясь к Филиппу: — Сходи за ним…

Филипп возвращался и докладывал, что царь обременен государственными заботами и просит госпожу беречь себя и спать спокойно.

— Я все равно не засну. — Гипсикратия грустно качала головой и молила: — Посиди со мной.

IV

Митридат медленно, в раздумье прохаживался по стене Акрополя. Внизу до самого горизонта искрилась и переливалась зыбь двух морей. Взор царя подолгу останавливался на парусах рыбачьих лодок. Они напоминали ему последнюю встречу с Олимпием.

— А старая щука понемногу глотает римских рыбешек, — наконец проговорил он, оглядываясь на Филиппа. — В этом году развернется решительный бой. Не римляне станут душить нас, а мы через Элладу вторгнемся на их землю. Сирия — арена предварительного боя. Ты отправишься к Анастизии.

— Да, Солнце, — рассеянно отозвался Филипп.

— Ты о чем-то другом думаешь? — Митридат шутливо ущипнул своего этера за щеку. — Стареешь, Амур, ух, и постарел же ты после плена!

— Мне осенью исполнится тридцать четыре года.

— Да… но все-таки ты почти в два раза моложе меня. Сегодня опять до утра сидел у Гипсикратии?

— Госпожа терзалась бессонницей, и я играл ей на кифаре.

— Всему есть граница. Можно и с вечера нацеловаться…

— Государь! — Филипп с упреком поднял глаза.

Митридат усмехнулся.

— Знаю, знаю: все это вздор! Но всякая мерзость, все эти придворные прихвостни… Говоря между нами, я тоже не понимаю этой небесной любви. Венеру-Уранию выдумали впавшие в бессилие. Если я люблю — я жажду.

— Государь…

— Знаю, знаю! — снова заговорил он, прерывая Филиппа. — Ты думаешь, я — старый ревнивый тиран, деспот, чуждый всему человеческому? Ей нелегко со мной, бедняжке. Я необуздан, неблагодарен, не умею быть нежным, ради своих страстей терзаю ее сердце, а она все прощает, бережет меня. Не замечает этих низких тварей, вроде Назик. Ты думаешь, я забыл вкус козьего молока в горном замке? Я жизнь отдам за нее, но я груб, беспощаден. — Митридат замолк. — И если это миндальничанье с тобой зайдет дальше, чего вы оба хотите, я не скажу ни слова. Пусть моя девочка хоть немного утешится.

Филипп вздохнул: старый царь плохо понимает свою, «девочку», даже, может быть, не знает ее…

V

Дворец в Пальмире — копия знаменитых вавилонских палат Семирамиды: висячие сады над просторными аркадами, искусственные водопады, гроты, мостики, обелиски…

Звон литавр и трубные звуки возвестили о прибытии посла Митридата-Солнца. Царица Анастазня приняла его в тронном зале. Пробегая глазами витиеватые приветствия и длинный перечень титулов, она вдруг внимательно взглянула на Филиппа.

— А ты изменялся! Годы идут не для меня одной. Теперь Тамор и мне нечего делить. Она очень стара?

— Нет.

— Как нет? Разве время остановило для нее свой бег?

— Моя мать сама остановила время: она пожелала умереть прекрасной.

— Тамор во всем была смела. — Анастазия вздохнула с сожалением. — Но у меня дети. В слезах я взрастила их. Мой младший, Деметрий, надел уже белый хитон эфеба. Жизнь Антиоха надломлена, но я успела женить его и скоро дождусь внуков. Попираемая калигами[40] легионеров, осыпаемая проклятиями сирийцев, я все же отвела сжигающее дыхание войны от моего царства, воздвигла новые города, сохранила жизнь моих сыновей. В этих покоях, — она грустно усмехнулась, — я выиграла больше битв, чем твой Митридат на полях сражений. Но ты, конечно, осуждаешь меня?

— Мое мнение ничтожно. А царь Понта приветствует тебя как свою сестру и взывает к твоей государственной мудрости. Настал час действий, решительный час, — с суровой торжественностью проговорил Филипп.

— Об этом часе я слышу уже двадцать лет.

— Парфяне вторгнутся в твои владения, если ты не примкнешь к ним: или союзница, или пленница, но ты будешь втянута в игру Беллоны…

— Возможно. — Анастазия задумалась. — Я привыкла дружить с сильными. Парфия — это сила, я первая угадала ее и принимаю дружбу. Ты хочешь видеть Антиоха? Увидев моего сына, ты поймешь, как глубока моя преданность Риму.

Она встала и через зал провела его в тихую уединенную палату. Вьющиеся розы обвивали решетку у окна. Проникавший сквозь листву свет был не по-дневному мягок. На высоком ложе без изголовья лежал Антиох. Его руки бессильно покоились на покрывале, сливаясь своей безжизненной чернотой с темной тканью. На высохшем, темно-коричневом, сжавшемся в кулачок личике живыми казались только глаза — огромные, немигающие; из них глядела бездонная мука.

Узнав мать, Антиох еле заметно шевельнул губами.

— Просит тебя подойти, — пояснила Анастазия. — Эмилий Мунд перебил ему жизненную жилу. С тех пор он сохнет.

Филипп приблизился к царскому ложу.

— Ты узнаешь меня, государь?

— Нет.

— Я был при Акилисене.

При роковом имени веки Антиоха затрепетали.

— Государь, мой властелин Митридат-Солнце, Артаваз-Ашуг и Фраат Быстроногий зовут тебя на борьбу с Римом.

— Нет, нет! — зрачки Антиоха расширились от ужаса. — Рим силен, един, нельзя!

— Сын мой! — Анастазия склонилась над изголовьем больного. — Ты знаешь, я всегда была осторожной…

— А теперь веришь? Надежды есть?

— Да.

Антиох, утомленный, прикрыл глаза.

— Тогда… Сирия будет воевать!

VI

Рим бросил в Азию свежие легионы. На форуме верховный жрец, живое воплощение бога Квирина, всенародно освящал оружие и знамена. Ораторы призывали великий народ римский низвергнуть царей-тиранов и установить в освобожденных странах Востока Республику, подопечную народу римскому.

Под пение рожков и труб в глубь Азии двигались железные когорты.

Из Пергама и Вифинии молодые легионеры слали домой восторженные письма. Земля богата. Народ покорен. Их встречают музыкой и цветами. Азия создана, чтобы быть провинцией великого Рима. Здешние варвары рождены для рабства. Но потом письма стали приходить реже и реже. Славословия римскому оружию сменились жалобами на зной, недостаток воды, строптивость проклятых туземцев.

На этот раз Митридат не заманивал врагов притворным отступлением. Лихими набегами он держал их в постоянном напряжении. Неожиданными — то там, то здесь — наскоками он собирался вынудить противника растянуть фронт и затем уже, прорвав его, разрезать римскую армию на куски и прикончить каждый в отдельности.

Соединенным парфяно-сирийским войскам старый Понтиец послал лишь один небольшой отряд, скорей, символ дружбы, чем подкрепление. Предоставив союзникам воевать в Азии, Митридат Евпатор, которого в Риме уже многие называли вторым Ганнибалом, готовился мощным клином пробиться через Элладу к Эпиру и оттуда грозить Италии непосредственно. Даки и мизийцы, живущие на Дунае, скифы, кочующие между Борисфеном и Танаисом, должны были двинуться вслед за войсками Митридата и, наводнив Италию, подавить римские легионы своим численным превосходством. Недавно покоренные галлы и иберы, еще не забывшие попытку Сертория сбросить иго Рима, неведомые племена, бродящие по реке Рейн, — весь варварский мир придет в движение, лишь копья понтийцев сверкнут под римским небом. Варвары — воины, не знавшие рабства, несметным числом своим опрокинут Рим! — на это и рассчитывал Митридат.

VII

Он радостно встретил вернувшегося из Сирии Филиппа. Но после первых восклицаний смущенно отвел глаза и буркнул: