Лина ТриЭС - Третья истина

— Жаль меня? Молодец! — похвалил он. — Больше, чем Ромашку?

— Это не тема для шуток, — серьезно сделала ему замечание Лулу.

— Что — не тема?

— Ваша голова и раны.

— … многочисленные, покрывающие ее сплошь? Вынужден тебя разочаровать — больше их не было и, как видишь, нет.

Лулу, наконец, приняла его тон и рассмеялась:

— Разочаровали! Всегда так разочаровывайте! А Ромашку — жалко. Кто ее домой понесет? Давайте считаться…

— Пусть скажет спасибо, что ей не придется нести кого-нибудь.

— Виконт, а, сколько вы весите?

— Пудов пять с половиной, я думаю. Это что, Ромашка забеспокоилась? Передай, что я, как ни садился на нее, так и не собираюсь. А ты для нее — пушинка.

— А, может, больше? Шесть с половиной, может быть?

— Спасибо тебе большое. Ты решила начать издеваться надо мной?

— Разве плохо? Большой, сильный… Богатырь!

— Ладно, я понял тебя. Иди сюда!

— Что? Куда? — Лулу, говорившая абсолютно без задней мысли, подошла. Виконт сделал какое-то неуловимое движение, кажется, подсек ее под коленки, — и земля ушла у нее из-под ног. На миг она оказалась в воздухе, но была тут же подхвачена. Еще раз, восторженно визжа, взлетела в воздух — и опять успешно прибыла ему в руки. Не выпуская ее, он пустился бегом. Арно с громким ржанием помчался впереди. Даже раненая Ромашка бодро прыгала на трех ногах, стараясь держаться к ним поближе. Виконт смеялся — на этот раз по-настоящему весело, Саша — с удовольствием вторила.

Но продолжалось это поразительное передвижение недолго. Едва вдали замаячила усадьба, Виконт поставил ее на землю:

— Все! Дальше — ножками.

К дому они подошли совершенно чинно.

— Стоп. Что это? Опять гости? — остановился Виконт. — Ты — марш прямо в дом. К себе. А я, если это «подозрительные личности», как выражается Антонина, отправлюсь их выпроваживать. Кстати, я никого в саду не видел. Посторонних, я имею в виду, а ты?

Лулу хотела что-то сказать, но Виконт, сделав очень серьезное лицо, подмигнул ей и деловой походкой направился к дому.

ГЛАВА 4. СЮРПРИЗ ЗА ШКАФОМ

С приездом отца — а именно он и был «гостем», который прибыл в тот день, сотканный, как лоскутное одеяло, из хорошего и плохого, — дом порядками стал напоминать казарму. Подъем — ровно в семь. Опоздание к столу — преступление. Непорядок в одежде — расхлябанность. Излишества в ней же — распущенность. «Шляпки, банты, финтифлюшки разные — прочь. В Петрограде женщины — в карательных отрядах, кровь проливают. А вы тут расфуфыриваться будете? Увижу пеструю тряпку — сдеру и сожгу!». С лица Доминик не сходило мученическое выражение. Зато аскетичные юбки и блузки Лулу, к которым она пристрастилась, пришлись отцу по вкусу. Ее стиль был даже поставлен в пример «франтихе» Доминик, «хлыщу» Дмитрию, «распустехе» Виктору и «разряженному болванчику» Коко. Только Виконт щеголял в ослепительных рубашках, словно нарочно выбирая самые нарядные и элегантные. В прорези всегда распахнутого ворота был виден его филигранный нательный крест, который, поблескивая, почему-то придавал ему еще более «невоенный» облик. Виктор Васильевич недовольно морщился, когда Виконт, с неизменным теперь опозданием, быстро входил в столовую, но ни слова по этому поводу не говорил, а приступал к обсуждению хозяйственных и денежных вопросов. За столом отец с Виконтом сидели рядом и про общение Лулу с тем из них, с кем хотелось, не могло быть и речи. Петр, выполнявший все предписания отца с офицерской точностью, напрягался и играл желваками на лице все время пребывания Виконта за столом, но ни разу не вступил в разговор. Впрочем, Виконт и уходил от стола первым, после чего Петр пытался неприязненно пройтись по его поводу, но Виктор Васильевич неукоснительно прерывал его и переводил разговор на военные темы.

Евдокия Васильевна, грозившая уехать так долго, что никто этого уже не принимал всерьез, неожиданно получила от дочери слезную телеграмму о каких-то совсем уж вопиющих трудностях вдовьей жизни на фоне разворачивающихся событий, собралась в два дня и уехала. Мало того, что Лулу было очень жаль расставаться с теткой, которая в последнее время заботилась о ней, делилась соображениями и вообще относилась к ней просто хорошо, так она увезла с собой еще и Тоню! А это уже было откровенным ударом. Теплому отношению к тетке, сложившемуся мало-помалу, Лулу и сама удивлялась, а Тоня была для нее в Раздольном наперсницей и подружкой с первого лета.

Дня через четыре после их отъезда, когда разлука уже почувствовалась полностью, Лулу сидела за столом и стискивала зубы, чтобы не расплакаться. Ее не замедлили бы одарить вниманием отец, мать, братья, может быть, даже, дядя:

— В то время как на фронте…

— Разверзлись хляби небесные…

— Цыц ты, нюня…

— Ой, ой я скорблю об отъезде возлюбленной горничной тоже!..

— Мама, не хочу рядом с ней сидеть…

— Sors de la salle à manger, fille méchante, tu ne sais pas comment te comporter en présence de ton père![52]

Нет, спасибо, она слишком хорошо представляет себе все это, чтобы допустить в действительности. Но допустила бы, не сдержалась, если б проводивший тетю до места Виконт не появился в середине обеда и, прежде чем упереться взором в полюбившуюся ему в последнее время точку на скатерти, не кивнул Лулу с сочувственной полуулыбкой. Как вовремя он вернулся! Как раз, когда слезы уже кипели у нее в глазах.

…С дядей Гришей и другими товарищами поддерживать связь стало совсем трудно. В первые же дни по приезде отца Григорий Трофимыч озабоченно сказал ей, чтобы сторожку она заперла, ключи спрятала понадежнее и от греха подальше в ту часть сада больше не ходила.

Дом снова наполнился офицерами. Лулу, не будучи подвергнута никакому наказанию, практически, не имела возможности выходить из комнаты. До нее доносились обрывки фраз: Донской войсковой Круг… Каледина — войсковым атаманом… (а, это тот самый, при котором фехтовали…), казачьи полки с фронта… целесообразнее развернуть здесь…

Лулу читала и вспоминала. Вспоминала и читала… И так до одурения.

Череда весенних дней в Ростове проходила в памяти в тяжелом ритме. Походы в госпиталь, раненые, попытки помочь, облегчить… Разговоры с искалеченным сотником, вернувшимся в Ростов с Румынского фронта… Обожженные женщины из-под Тернополя, где неизвестно кто и зачем, наверное, одна из воюющих сторон, в раже подожгла мельницу, давшую приют испуганным стрельбой людям…

В другом ритме, деловом и гордом, проносились подробности ее «политической деятельности». Вот они с Таней разносят какие-то записки по адресам, вот она беседует с дядей Севером о фронте, и тот своим приглушенным басом говорит: «война, Шурок, человечной быть не может, несовместимые это понятия…», и его слова странным образом напоминают ей о Виконте. Вот Ваня приглашает ее на собрание кружка и ему делают за это замечание. Вот Север отнекивается в ответ на их с Таней просьбу погулять с ними: «Чего-то ноги разболелись, девчурки!», а через час они встречают его, стоящего в кругу людей, около металлообрабатывающего завода Аксай.

Отвратительные, застрявшие в памяти эпизоды тоже тут как тут. Софья Осиповна на страстной неделе, в конце марта, доходит до исступления в своем «смирении», а когда искренне не получается — стенает и охает настолько притворно, что даже кошки ей не верят и шипят в ответ.

Лулу возвращалась мыслями к нынешней обстановке в доме и вздыхала. Надо перетерпеть. Что поделаешь! Потом, ну, когда отец уедет и Петра увезет, все снова будет, как раньше. А терпеть все труднее и труднее. От бесконечного чтения и обилия воспоминаний у нее в последние дни часто болит голова, одолевают слабость и вялость, она даже может внезапно заснуть над книгой и, проспав с полчаса, открыть глаза, не соображая, где это она. И кушать совсем не хочется, наверное, все-таки тетя настраивала «на аппетит», а теперь, после ее отъезда, на еду смотреть противно, горло свербит. Нет, так нельзя! Взять себя в руки и немедленно. Что сказал как-то Виконт? Хочешь развеселиться — представь, что надо развеселить друга. Она знает, что он частенько вечерами читает в библиотеке, и никто его не беспокоит там. А накануне она слышала, как он велел отодвинуть один из шкафов от влажной стены, чтобы книги не портились, и договаривался с мастерами о ремонте. Так он же еще не начался! Вечером, правда, голова болит больше и ужасная тяжесть в глазах, но, если засесть за шкаф пораньше, можно устроить розыгрыш с внезапным появлением или какими-нибудь звуками, коло-кольчиком, например. Как он будет удивляться, оглядываться, не понимая, откуда доносится этот перезвон. На минуту тупое сознание Лулу проясняется, и она сама поражается глупости своей затеи, но просветление длится только эту минуту, а после любой повод кажется ей очень даже разумным.