Валерий Поволяев - Атаман

Тело Емельяна перенесли в сенцы, с ног сдернули катанки — теперь они ему все равно не нужны, рядом, завернутую в мешок из-под сахара, положили голову. Похоронить Емельяна решили завтра же. Как солдата, павшего в схватке, — здесь же, на поле боя, хотя на него уютная долинка эта мало походила.

На родину бы отвезти его, на реку Онон — там Емелины родственники живут, — жалеючи погибшего парня, проговорил казак Белов — рыжеусый, не похожий на чернявых дальневосточников. Белов храбро воевал, его форменную рубаху с высоким стоячим воротом украшали три Георгиевских креста, а полученные им на германской две награды, врученные ему за службу у Семенова, не носил, и когда его спросили, в чем причина, не брезгует ли он ими? — Белов ответил:

— Все награды для меня одинаковы, все дорогие, да только жизнь моя разделилась на две части: «до» и «после», до семнадцатого года и после него, и награды я ношу точно так же... Если кого-то это смущает, могу поменять один иконостас на другой. — Отцепил Георгиев, спрятал их в походный сидор[74], нацепил новые награды — семеновские, а точнее — колчаковские.

Утром вырыли могилу. Земля только сверху была твердая, промерзла на полштыка лопаты всего, а дальше была мягкая, теплая, жирная, парила — такую землю человеку, привыкшему к полю, к хлебу, так и хотелось распахать, бросить в нее зерно — хороший урожай мог уродиться. Казаки мяли землю пальцами, нюхали ее, щурились, отводили в сторону влажно блестевшие глаза — соскучились по домашним, по хозяйским делам. Дед быстро сколотил из досок гроб, обстругал его. Емельяна одели в чистую рубаху, дратвой пришили голову, лоб и глаза завязали полотенцем, опустили его пониже, чтобы не было видно вывернутого наизнанку и лопнувшего глаза, тело поудобнее уложили в гробу, чтобы молодому парню в нем лучше лежалось, перекрестили трижды и на веревках опустили в могилу.

— Вот и стало это место обжитым, — неожиданно тоскливо проговорил старик.

— А разве раньше оно не было обжитым?

— Обжитым место становится, лишь когда на нем появляются могилы.

Над свежим холмиком земли хотели дать залп из винтовок, но прапорщик запретил:

— Не надо! Патроны нам могут пригодиться — это раз. И два... В общем, есть еще кое-какие причины. — Повернулся к старику: — Ну что будем делать?

— Искать тигру. Найти и уничтожить ее, гаду! На выработки ходить пока не будем. Тигра нам все равно покоя не даст...

— Искать так искать, — согласно проговорил прапорщик, тронул деда за рукав: — Берите командование в свои руки. Я по части тигров не силен.

Штаб Семенова, обосновавшийся в Порт-Артуре, приобрел два автомобиля — длинные, мощные, с золотисто-коричневыми лаковыми дверцами и большими хромированными фарами «Паккарды». Семенов когда-то видел «Паккард» у великого князя Дмитрия Павловича; с тех времен роскошная машина запала атаману в душу, поэтому когда из Европы в Порт-Артур пришел транспорт, на палубе которого, тщательно укрытые брезентом, стояли три «Паккарда», два из них Семенов решил забрать себе, третий должен был идти морем дальше, во Владивосток, к крупнейшему судовладельцу Жебровскому.

Занюханный провинциальный Порт-Артур японцы после унизительного для России 1905 года[75] даже не удосужились восстановить, они палец о палец не ударили, чтобы разгрести каменные завалы, оставшиеся от батарей генералов Белого и Кондратенко, заявив Семенову, что боятся заразы от оставшихся в завалах трупов русских солдат, а то, что не построили чего-нибудь приличного на парадной Адмиральской пристани, объяснили отсутствием денег... Но деньги у японцев были — были! — и это атаман знал хорошо, он им сам передал тридцать ящиков золота из тех, что взял в Чите.

Конечно, надо было бы сказать об этом японцам, во тут Семенов завязывал, как говорится, губы в узелок и помалкивал, не расшнуровывая рта — не годится, дескать, идти против воли благодетелей... Атаман был верен этому правилу.

Да что трупы, сгнившие в завалах земли и камней! Афоня, ходивший к китайцам на рыбный рывок, на обратной дороге остановился на мосту через реку Лунхэ в заметил, что в серой мутной воде плывет по течению и подворачивает к берегу что-то громоздкое.

Смышленый казак не поленился спуститься вниз, палкой подтянул к себе тряпку — оказалось, это вываренная в воде, выцветшая в земле форма японского солдата той поры, когда микадо воевал с Россией, из одного рукава торчала целехонькая кисть — мясо отслоилось, сгнило, а кости остались, ко второму рукаву была пришпилена нитяная перчатка, внутри мундира сохранились целыми также несколько костяшек.

Видно, лежал, гнил самурай под завалом целых шестнадцать лет, а потом, когда пошли дожди — в нынешнем году они шли особенно сильно, — вода и вымыла его.

Так что подданным божественного микадо — впрочем, сами японцы зовут своего императора не микадо, а тинно, — надо о своих солдатах заботиться, хоронить их, а о чужих позаботятся чужие... другие, в общем, люди. О русских, например, — атаман Семенов.

Один «Паккард» Семенов велел загнать в ангар, смазать у машины все блестящие части, чтобы не поржавели, и держать пока там.

— Позже мы его во Владивосток переправим, — сказал он, — автомобиль нам там послужит, — лицо его неожиданно обрело мечтательное выражение; присутствовавшие Штабные чины, заметив это, невольно переглянулись, — Очень неплохо послужит...

Второй лимузин Семенов велел утром подать к подъезду особняка, который он арендовал: пусть японцы видят, что русские генералы не в дырявых телегах, задевая о колеса заскорузлыми лаптями, ездят, а в настоящих «Паккардах».

Конечно, было бы удобнее сразу оба автомобиля отправить во Владивосток, раз уж выдается такая оказия — ведь Семенов все равно намерен туда переместиться, — но... такая дорогая штука, как «Паккард», запросто могут прилипнуть к чужим рукам. Ищи их потом, свищи...

Таскин внимательно оглядел автомобили, простучал пальцем лакированные крылья, будто спину человека, чье драгоценное здоровье внушало опасение — вдруг закашляет, зачуфыркает что-нибудь в организме? — ничего худого не нашел и одобрительно кивнул:

— Шик-модерн!

— Что из Владивостока? — спросил Семенов — ему было неприятно, как Таскин обследовал «Паккард». — Есть новости?

— Есть!

— А чего не докладываешь?

— Не успел еще, Григорий Михайлович. — На лбу Таскина в виноватую лесенку собрались морщины.

— Что-то уж очень быстро пакет пришел, — Семенов подозрительно сощурился, — нет ли в этом подвоха?

— Нет, — твердо ответил Таскин.

Ответ действительно пришел быстро, но это не насторожило Таскина: случилась оказия, и курьер ею воспользовался; вернулся из Владивостока с литерным почтовым поездом, на который его посадил знакомый диспетчер — тоже, кстати, семеновский агент.

Бывший штабс-капитан Писарев сообщал, что видится с братьями Меркуловыми регулярно, в преданности их атаману Семенову не сомневается — уверен стопроцентно, и что ситуация уже почти созрела, и если атаману захочется «проткнуть нарыв», то он может сделать это хоть сегодня... Готов ли только к этому господин Семенов?

— Я к этому всегда готов» — сказал атаман, специально усилив голосом слово «этому».

И все-таки что-то сидело в атамане, что-то мешало ему свободно дышать, что-то угнетало, он никак не мог понять, что это.

Семенов расстегнул крючки на воротнике — он начал душить его.

— Деталей никаких штабс-капитан не сообщил?

— Нет. Все изложено в общих чертах.

Атаман, освобождая шею, повел головой из стороны в сторону.

— Григорий Михайлович, есть предложение прокатиться на «Паккарде» по Порт-Артуру не завтра, а сегодня, — ласковым голосом предложил Таскин.

— Зачем? — спросил Семенов, и по оттаявшему тону его было понятно, что Таскин угодил в точку.

— Город осмотреть, старые русские укрепления... Если откопать наши засыпанные траншеи, хороший музей может получиться.

Глаза у Семенова приняли металлический оттенок.

— Все это я уже видел, — чеканя слова, произнес он, — больше смотреть не хочу.

Упустил из виду Таскин, совсем упустил, что стоит Семенову появиться на старых русских позициях, как японцы — полновластные хозяева Порт-Артура — это мигом заметят, защебечут про себя презрительно, что сколько этого русского волка хлебом и мясом ни корми — все равно в лес смотреть будет.

— Тут, говорят, есть даже остатки батареи, которой в начале девятьсот пятого года командовал сам Колчак, — сказал Таскин.

— А на Колчака я тем более плевать хотел!

Таскин хлопнул руками по бокам:

— Ну тогда просто прокатимся, Григорий Михайлович!

Шофер Евстигнеев уселся за руль, рядом — его однофамилец — осанистый, очень похожий на памятник хорунжий — личный адъютант атамана. Семенов с Таскиным располагались сзади, и «Паккард» мягко тронулся с места.