Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

Страшно было слушать об истребительном нашест­вии поганых, и одно лишь утешало Алексия — если сбылось предсказание Иадора про черную тучу Батыя, значит, сбудется и другое его пророчество, про славное будущее Александра, спасителя Земли Русской.

На Крещение Алексий омывался в мощных струях водопада, шумящего неподалеку, в двух шагах от мо­настыря. А уж после этого простился с добрыми брать­ями во Христе и отправился в путь на Русь родную. Шел он берегом моря Русского, обдуваемый зимними ветрами, миновал Питиунт и пришел в края, где обильно селились фряги из града Генуи, ловкие купцы и храбрые мореходы. На их повозках, шныряющих вверх и вниз вдоль побережья, он доехал до города Ни-копсия, принадлежащего племени зихов, принявших Крещение от константинопольских проповедников. Здесь можно было остановиться в греческом монасты­ре и пожить в нем пару деньков, пережидая, покуда иссякнет особенно лютый ветер с моря.

Простясь с гостеприимными зихами, далее Алек­сий шел через земли шапсугов и касогов, а когда до­шел до пределов тмутараканских, тут ему добрые лю­ди подсказали не ходить в главный город Матарху, потому что тамошние генуэзские фрязи стыда не имеют и торгуют со всем Кавказом, покупая рабов и увозя их на невольничьи фряжские рынки — в Геную, в Вене­цию, во Флоренцию. Там Алексий в рабах еще не был, но и не очень-то ему хотелось, а потому до самого Дона он шел, старательно обходя всякого подозрительного человека, всякий разъезд; здесь и Великий пост насту­пил, и нагостился инок Алексий всласть! Как он пере­сек степи половецкие и добрел до рязанской украи-ны", одному Богу известно, да и сам паломник едва ли смог бы толком обсказать. Но случилось так, что в праздник Сретенья он встретил русского человека, сообщившего ему, что он уже идет по землям Рязан­ского княжества.

Дальше начались для Алексия такие страшные дни, что даже само рабство в нешхайских горах пока­залось ему сущим пустяком по сравнению с ужасом зрелищ, открывшихся его взору в разоренной Русской земле. Не просто Великий, а Величайший пост при­шел к нам, и Русь Святая стала огромной и страшной скудельницею, где всюду над трупами кружили вра­ны, и некому до сих пор было убрать те трупы, обгло­данные и обветренные белые костяки человечьи…

Дойдя до столицы Рязанского княжества, Алексий удостоверился, что сей столицы более не существует. Некогда мощный град обращен был в пепелище, явля­ющее собою обугленного мертвеца, покрытого снеж­ным саваном. Все, что могло спастись, укрылось в ря­занском Переяславле, расположенном на Оке ближе к Коломне. Там Алексий нашел остатки былого рязан­ского величия и услышал повесть о нашествии Батыя. Прошлой осенью, когда Алексий брел через Сирию и прикладывался к деснице Иоанна Крестителя, вой­ско Батыя пришло на Русь, и Юрий Рязанский пер­вым встретил его, не поддержанный другими русски­ми князьями, включая и самого великого князя Юрия Всеволодовича. Батый требовал отдать ему невестку Юрия, красавицу Евпраксию, жену княжича Федора.

Во всех Русских землях она признавалась наипервей­шей красавицей. Сам Федор, отважно отвечавший по­ганому пришельцу, что русские не показывают жен своих злочестивым язычникам, был убит. Евпраксия же, узнав об этом, бросилась из окна терема на землю и разбилась вместе с младенцем Иванушкой.

Потом была сеча, погибель воинства рязанского, взятие Рязани и истребление всего населения. Далее Батый взял и пожег Коломну и Москву, а в те дни, ког­да Алексий дошел до Иерусалима, он явился под сте­нами стольного града Владимира и воздвигнул ставки свои напротив Златых Врат. Готовя захват города, Ба­тый уничтожил Суздаль, истребив всех жителей, и лишь священство, иноков и монахинь зачем-то за­брал в полон. Двоюродный брат Александра Ярослави-ча, Всеволод Юрьевич, находясь во Владимире, при­нял монашеский постриг вкупе с супругой Агафьей, епископом Митрофаном, роднёю и всеми приближен­ными, не надеясь выжить. Благочинный епископ со слезами говорил: «Господи, Боже сил, седяй на херу-вимех, простри руку свою невидимую и приими с ми­ром души раб твоих!»

В мясопустное воскресенье проклятые вороги вло­мились в город и всех, кто находился в нем, предали лютой смерти.

А в начале Великого поста прошлого года, сразу по­сле взятия Владимира, поганые нехристи пошли даль­ше, захватывая и уничтожая прекрасные города рус­ские — Юрьев, Дмитров, и пришли в родной град Алексия Переяславль.

—    Что же? — с болью в сердце вопрошал он мона­хов рязанского Переяславля, рассказывающих ему о великих прошлогодних бедствиях. — Неужто и Пе­реяславль наш пожгли?

—    Не то пощадили! — горько ухмылялись монахи с понятной обидою — мол, нашу Рязань в распыл пу­стили, отчего ж ваш Переяславль оставили бы! — Обычаю своему они и тут не изменили. Нет нынче и вашего Переяславля на Клещине озере. Видал Ря-заньку нашу? Таков нынче и твой родной градик, бра­те Алексий! Так что приуготовься и ты увидать скорб­ное, каковое мы тут второй год наблюдаем, грешные сироты.

Далее Батыева свора, захватив восточные земли русские, устремилась во все стороны — на Волгу к Го-родцу, на север — к Костроме и костромскому Галичу, на запад — к Твери и Новгороду. Великий князь Юрий с тремя тысячами воинов встретил их на берегах реки Сити за Ярославлем и положил главу свою на бранном поле к мерзкому ликованию истребителя Батыя. Рос­товский епископ Кирилл, придя из Белозерского мо­настыря на место погибели великокняжеского войска, нашел там среди груды мертвых тел безголовое туло­вище Юрия Всеволодовича, видно, голову Батый взял на память.

На западе трупоядцы татарские взяли Волок Ламский, Тверь, Торжок, дошли до Валдая и лишь отсюда повернули вспять. Награбленного ими было уже столь­ко, что с тяжелой ношею не могли они тащиться даль­ше. Веселые, аки бесы в аду, терзающие грешников, по­текли они, пресыщенные кровью и добычею, по краю Смоленского княжества, мимо Вязьмы, дошли до Ко­зельска, где местные жители, сложив свои головы до единой, умертвили в битве четыре тысячи нерусей, по­лагавших, что несть более на Земле Русской кого-либо, кто способен сопротивляться. Жадные до чужой смер­ти, сии нелюди впервые познали, каково погибать в большом количестве от русского оружия.

—    Где же находились о ту пору Ярослав Всеволо­дович и сын его Александр? — нетерпеливо спраши­вал у рязанских монахов инок Алексий. — Живы ли они?

—    Ярослав был в Киеве, ожидая, придет ли Батый брать столицу древнюю нашу, — отвечал один из рас­сказчиков, инок Иоанн. — А сын его, добрый Алек­сандр, собирался отражать нечисть бесовскую в другом древнепрестольнем граде, в своем Новгороде. Гос­подь Бог обоих уберег от участи великого князя Юрги Всеволожа и доблестного свет-Юрги Игоревича.

—    Вот кабы они оба с войском на Сить к Юрге Всеволожу приспешили, глядишь бы, и одолели монгула проклятого, — проворчал другой инок Симон, на что Алексий возмущенно глотнул воздуха:

—    И вместе со Всеволодичем главы свои там, на Сити, сложили! Нет уж, видать, и впрямь Господь уберег их, коль, гляди, такая несметная и необоримая сила была у Батыя.

Симон как стал возмущаться Александром, так его на том словно заспичило:

—    А ноне, ишь ты, жениться собрался!

—    Кто?

—    Александр Ярославич, кто ж. Не сам же Яро­слав. Кругом разор, бедствие, а он свадебную кашу за­тевает.

—    На ком же он женится, родимый? — несмотря на Симоново возмущение, умилился Алексий женить­бе княжича.

—    Сего не знаем, — отвечал Симон, — а токмо ве­селье нонче отнюдь не уместно.

Долго засиживаться в рязанском Переяславле не хо­телось; душа летела на горестных крыльях поскорее уз­нать, как там сейчас, через год после разоренья, его род­ной Переяславль-Залесский, живы ли монахи Борисог­лебской обители и как они погребли старца родненького, Иадора. Бросив Алексию в котомку три пресных лепеш­ки, рязанские иноки проводили его в дальнейший путь, зная о важности его поручения.

Через три дня, дойдя до Коломны, которая также лежала в пепле и лишь едва-едва начинала восстанав­ливаться, он свернул направо и еще десять дней шел, всюду видя лишь сожженные и обезлюдевшие селенья и редких людишек, до сих пор скрывающихся в лес­ных землянках, боясь новых набегов батыйского во­инства, посланного из самой гиены адской.

Наконец, скорбя и молясь, Алексий пришел в края, знакомые с детства, в Берендеев лес и на Волчью гору, в Любодол и Трубежню, а там уж и Переяславль пока­зался на просторах Клещина сладчайшего озера. Шел месяц март, ранняя весна растапливала снега, и чавка­ющую розово-желтую снежную кашу месили Алексие-вы ноги, прошагавшие до Святого Града, до самого Ми-сюря, сиречь Еюпета, и обратно, оставившие длинную вереницу следов по миру Божьему. В тутошних местах эти ноги еще больше за все детство и юность понабега-ли, пообошли лесов и полей, холмов и долин: то по гри­бы, то по зверя, то по рыбу, то по ягоду…