Марк Твен - Жанна дАрк

Англичане осознавали благоприятность момента, и в действительности всем руководила английская власть, а вовсе не духовенство. Церковью воспользовались как прикрытием, как уловкой. И причина тому была уважительная: Церковь не только могла лишить Жанну жизни, но и искоренить влияние ее имени; светский суд лишь способствовал бы его возвеличиванию и бессмертию. Жанна д'Арк являлась во Франции единственной силой, которую англичане не презирали, а считали реальной угрозой. Они рассчитывали, что если только явить ее богоотступницей, еретичкой, ведьмой, посланницей Сатаны, а не Неба, то владычество Англии будет сразу восстановлено.

Герцог Бургундский гонца выслушал, но действовать не торопился. Он не сомневался, что вскоре выступит французский король — или французский народ — и заплатит за нее более высокую цену, чем англичане. Он бдительно сторожил Жанну, заключенную в замке, и ждал неделю за неделей. Он был принц французской крови и в глубине души стыдился продать пленницу англичанам. Но сколько он ни ждал, со стороны французов предложений не поступало.

Однажды Жанна хитро обманула тюремщика и не только ускользнула из тюрьмы, но заперла его самого. Однако бегство ее было замечено часовым: ее поймали и привели назад.

Тогда ее поместили в другой, более надежный замок — Боревуар. Произошло это в начале августа; она пробыла в заточении уже два с лишним месяца. Здесь ее заперли в верхней камере башни, имевшей шестьдесят футов высоты. Тут она протомилась тоже немало: около трех с половиной месяцев. И в течение этих пяти тоскливых месяцев плена она знала, что англичане, прикрываясь религией, торгуются из-за нее, как торгуются при покупке раба или лошади, — и что Франция молчит, молчит король, молчат ее друзья. Да, это было позорно.

И однако, услышав наконец, что Компьен осажден врагом и, вероятно, будет взят и что неприятель грозит беспощадным истреблением всем его жителям, даже малолетним детям, — она тотчас загорелась желанием поспешить к нам на помощь. Она разорвала свои простыни на полосы, связала их и ночью спустилась из окна по этому непрочному канату. Он оборвался; она упала и жестоко расшиблась и три дня пролежала без памяти, не принимая ни пищи, ни питья.

Но вот к нам подоспело подкрепление с графом Вандомским во главе. Компьен был спасен, осада снята. Для герцога Бургундского это явилось большим несчастьем. Он остро нуждался в деньгах — и был как раз подходящий момент для возобновления торга. Англичане тотчас снарядили французского епископа — навеки заклеймившего себя Пьера Кошона из Бовэ. Ему в случае успеха обещали незанятое тогда епископство руанское. Он предъявил требование, чтобы его назначили председателем церковного суда над Жанной, — на том основании, что поле сражения, где она была взята в плен, находилось в пределах его епархии.

По военным обычаям того времени, за принца королевской крови назначался выкуп в 10 тысяч ливров золотом, то есть 61 125 франков — вполне определенная сумма, как видите. Раз выкуп предлагался, его следовало принять; отказаться не имели права.

Кошон явился от англичан с предложением выкупа именно в этом размере — за бедную крестьянскую девушку предложили как за принца королевского дома. Вот неоспоримое доказательство, что англичане считали ее влияние крайне опасным. Выкуп был принят. За эту сумму и была продана Жанна д'Арк, спасительница Франции; продана своим врагам; продана врагам своего отечества; врагам, которые бичевали, терзали, разрывали Францию в течение столетия и превратили это глумление в воскресную забаву; врагам, которые давным-давно забыли, каково лицо француза, — так привыкли они видеть только его спину; врагам, которых она отхлестала, которых она укротила, которых она научила уважать французскую отвагу, воскресшую в ее народе могуществом ее вдохновения; врагам, которые жаждали ее крови, считая ее жизнь единственным препятствием между триумфом англичан и унижением французов. Продана французским принцем французскому попу, между тем как французский король и французский народ стояли, неблагодарные, в стороне и ничего не говорили.

А она, что говорила она? Ничего. Ни единого упрека не сорвалось с ее уст. Для этого она была слишком велика — она была Жанна д'Арк. И этим было все сказано.

Как воин, она была безупречна. По этой статье ее ни в чем нельзя было обвинить. Надо было придумать какую-либо уловку — и, как мы знаем, они придумали. Ее должна судить Церковь за преступления против религии. Если нельзя ни в чем уличить, то необходимо обвинение построить на вымысле. Пусть же предатель Кошон займется этим один.

Местом суда избрали Руан. Там было средоточие английского могущества; там население пережило уже столько поколений британского ига, что потеряло связь с Францией: сохранился только лишь французский язык. Город охранялся сильным гарнизоном. Жанну отправили туда в декабре 1430 года и бросили в тюрьму. В тюрьме эту свободолюбивую душу заковали в цепи.

А Франция по-прежнему была неподвижна. Как объяснить это? Мне кажется, ответ можно дать только один. Вы помните, что всякий раз, когда Жанны не было во главе войска, французы медлили и оставались в нерешительности; что всякий раз, когда она предводительствовала, они сметали все на своем пути, пока могли видеть ее белые доспехи или ее знамя; что всякий раз, когда она падала раненая или когда разносился слух, что она убита (как это было под Компьеном), они в панике бросались врассыпную и обращались в трусливое бегство. Это дает мне повод думать, что они, в сущности, остались такими же, какими были; что в действительности они все еще не избавились от чар той боязливости, которая была порождена многолетием неудач, и того недостатка доверия друг к другу и к своим начальникам, который явился вследствие горького знакомства с вероломством во всех его видах, — ибо их короли предательски поступали с их великими вассалами и полководцами, а эти в свою очередь платили предательством и главе государства, и самой Франции. Войско поняло, что оно может всецело довериться Жанне, и только ей. Пропала она — пропало все. Она была тем солнцем, которое способно растопить замерзшие потоки и заставить их кипеть. Их лишили солнца — и они снова замерзли; войско и вся Франция превратились в то, чем были прежде: в мертвые тела, и ни во что больше; в мертвые тела, которым чужды мысли, надежда, гордость и движение.

ГЛАВА II

До первых чисел октября моя рана изрядно меня беспокоила; но с наступлением более свежей погоды я почувствовал прилив жизни и бодрости. Все это время носились слухи, что король собирается предложить выкуп за Жанну. Я принимал на веру эту молву, потому что я был молод и еще не познал мелочности и низменности человеческого рода, который так превозносит себя и гордится своим воображаемым превосходством над остальными животными.

В октябре я поправился настолько, что мог принять участие в двух вылазках, и во время второй — 23 числа — снова был ранен. Как видите, меня начали преследовать неудачи. В ночь на 25 осаждавшие снялись с лагеря, и среди суматохи и беспорядка улизнул один из пленников, благополучно пробрался в Компьен и, прихрамывая, вбежал в мою комнату, бледный и взволнованный.

— Неужели? Жив еще! Ноэль Рэнгесон!

Да, это был он. Вы легко поймете, как обрадовался я нашей встрече; но она была столь же печальна, сколь радостна. Мы не смели произносить имя Жанны. Голос прерывался. Мы знали, о ком идет речь, когда говорили о ней; мы могли говорить «она» и «ее», но не были в состоянии назвать ее по имени.

Разговор прежде всего коснулся ее свиты. Старый д'Олон, которого раненым взяли в плен, по-прежнему находился при Жанне и служил ей с разрешения герцога Бургундского. К Жанне относились с почтительным вниманием, как того требовали ее сан полководца и положение военнопленного, взятого в честном бою. И так продолжалось (об этом мы узнали впоследствии) до тех пор, пока она не попала в руки этого отпрыска сатаны, Пьера Кошона, епископа Бовэ.

Ноэль осыпал благородными и любвеобильными похвалами нашего хвастливого великорослого знаменосца, который ныне умолк навсегда; он, побывав во всех своих настоящих и мнимых сражениях, завершил свое ратное поприще и нашел почетную смерть.

— Подумай только, какое ему выпало счастье! — воскликнул Ноэль со слезами на глазах. — Он всегда был баловнем судьбы! Вспомни, как она ему непрестанно сопутствовала с первого шага, на полях сражений или среди мирной жизни; всегда толпа боготворила его, все за ним ухаживали, все ему завидовали; ему всегда представлялся случай совершить великие подвиги — и он совершал их; вначале ему в шутку дали прозвище Паладина, а потом это имя сделалось его истинным достоянием, потому что он блестяще его оправдал; и наконец, высшее счастье — он умер на поле брани! Умер с оружием в руках; умер — подумай только! — на глазах Жанны д'Арк! Он испил чашу славы до конца и, торжествующий, нашел вечный покой; блаженна его судьба: он был избавлен от нагрянувшего бедствия. О счастливец, счастливец! А мы? За какие прегрешения оставлены мы здесь? Разве не заслужили мы блаженства смерти?