Облака на коне - Всеволод Шахов

говоря, этот шпангоут, который у них не стыкуется, я бы так не спроектировал. А теперь вот Харабковский выпустил приказ, что будет у меня из зарплаты вычитать за каждую ошибку младших конструкторов. Ишь, ловкач, какой! Объясняю, что договаривались, буду только общие компоновки делать. А уж как оформлять его недоинженеры будут – это уж пускай сам организует… начальничек.

Катанский метнул взгляд на лист перед Борисом.

– Тебя, смотрю, тоже посадили на работу техника. Гаечки и винтики обводить? Борис, ты же ведь целиком кильферму в голове можешь держать, вместе со всеми её потрохами.

– Да уж… – Борис вздохнул, – видно кончились те времена. Теперь вот гонят «Вэ–восемь» и «Вэ–десять». Производство бесится – чертежи с ошибками! Харабковский аврально всю бригаду общих видов пересадил на перепроверку за теми… – Борис ткнул пальцем в сторону зала за перегородкой. – Говорит, работать некому, а там полсотни человек, куда уж больше?

– Берут на работу всех подряд. Шире штат – солиднее начальник! А я уже всё – не могу! До тошноты. Смысла не вижу в этой конторе оставаться. Недоинженеры, недоконструкторы, недомастера, недорабочие, недопилоты… – Катанский размахивал руками.

Борис ухмыльнулся:

– Однако ведь дирижабли построили, летают. Конечно, не немецкие цеппелины, но всё же. Производство в Долгопрудной всё лучше и лучше. Для нас помещение там ещё одно дают, скоро всё конструкторское бюро туда переедет. Есть движение ведь.

– Какое тебе помещение в Долгопрудной? Ты чего? Очередной барак дают под конструкторское бюро, – Катанский скривился.

– Как барак? Обещали ведь нормальное… Кирпичное…

– Обе–ща–ли–обе–ща–ли, – Катанский проговорил, будто пропел, и заинтересовался альбомом чертежей, лежащим на столе Бориса. Стал перелистывать аккуратные, начисто оформленные, листы.

По подоконнику забренчали крупные капли.

– Дощь… – Борис уставился в окно.

Передразнивая звонкое треньканье, Катанский побарабанил пальцами по столу. Не отвлекаясь от альбома, пробормотал: – Как ты забавно произнёс «дождь» – без букв «ж» и «д»…

– Никогда не замечал, – Борис скривил улыбку.

– Московский говор перенял… – Катанский описал указательным пальцем в воздухе несколько воображаемых восьмёрок над чертежом крепления балочек, около носового усиления киля. – А здесь неплохо придумано!

– Наверное, в новых проектах уже не нужно будет, – Борис краем глаза посмотрел на чертёж, – вот, думаю, студентам передать… в пособие «Металлические конструкции дирижаблей» включить. Может в будущем…

– В будущем? – Катанский насмешливо хмыкнул, – знаешь, по весне, когда дневные оттепели стоят, по дороге проходят лошадиные повозки, и лошади периодически останавливаются. Опорожняются, оставляя жёлтые кружки. За весь день, другие лошади проходят, попадают копытами в эти рыхлые ямы и к вечеру очень сильно их разбивают. А ночью подмораживает, и когда на автомобиле едешь, то эти места – опасность страшная. Поэтому, – Катанский помотал кистью руки из стороны в сторону, – тут уж выбирай, или автомобиль, или лошади. Смешно организовывать регулярное сообщение на дирижаблях по линии Москва – Ленинград или Москва – Свердловск – Новосибирск, когда уже есть оборудованная самолётная трасса. Просто глупо… нет выигрыша ни во времени, ни в стоимости, по сравнению с самолётами.

– Совсем мрачную картину рисуешь, прямо пораженец, какой–то, – Борис свёл домиком ладони и поставил локти на столешницу. – Есть и другие задачи для дирижаблей.

– Откуда у тебя это словечко–то? По–ра–же–нец… Вроде в войну ты во Франции жил, – Катанский не пожелал дожидаться ответа, резким движением выхватил из кармана и поставил перед Борисом миниатюрную деревянную модель дирижабля. – На вот! На память! Я свой рабочий стол освобождал, в ящике нашёл. Помнишь?

– Как же! Помню! – Борис обрадовался, взял в руки, – Это ж, Трояни когда–то показывал. Он эту модельку из Италии привёз.

– Ладно, увидимся, когда–нибудь, – Катанский пожал руку Борису и стремительно вышел.

Борис смотрел на деревянную модель дирижабля, окрашенную в серебристый цвет. Глубокая продольная трещина пыталась расщепить пузатую, эллипсоидной формы, имитацию оболочки.

– Рассохлась… – Борис нежно провёл пальцем по лакированной поверхности. Искусно выполненные мелкие детали гондолы и подвески завораживали.

Где–то в глубине сознания заворочались осколки воспоминаний и стали постепенно собираться в единое целое.

…Дед вёл Борю не самым коротким путём: через узкий переулок, между деревянных строений с маленькими балконами, заставленными огромными горшками с густыми кустами ярко зелёных растений, вдоль трёхэтажных краснокирпичных домов с рядами ровно подрезанных кустарников, обильно усеянных стручками, напоминающие стручки гороха.

Дед остановился, задумался, будто что–то вспомнил. Сорвал более тёмный, по сравнению с остальными, стручок, ногтем провёл по его торцу и открыл. Между двух половинок оказались коричневатые горошины. Дед сделал ещё одно движение ногтем вдоль стручка и горошины посыпались на землю. Вновь соединил две половинки и приложил к губам.

Боря вздрогнул от верещащего гудения. Дед обрадовался, переложил стручок к центру рта и уже более увереннее продудел, имитируя ритм какой–то мелодии. Боре тоже захотелось такую дуделку и он сорвал стручок, счистил горошины и всунул свисток в рот. Дунул, но ничего, кроме глухого носового профыркивания, не получилось. Дед рассмеялся.

– Ну, во первых, надо брать стручок более жёсткий, вот посмотри, там коричневатая прожилка идёт… и когда откроешь, то горошинки тоже будут коричневатые, твёрдые. Во–вторых, не сильно две половинки сжимай. – Дед снова вставил свистульку в рот, едва сжимая её губами, и продудел.

– Дай! я тоже хочу, – Боря потянулся к свистульке деда.

– Не–е–т, сам сделай!

Боря посмотрел на кустарник, выбрал стручок: – Этот! – ткнул на выбранный плод. Дед кивнул: – Подойдёт!

У дома напротив послышался скрип. Недовольная женщина высунулась из окна, поозиралась и стала поливать цветы на подоконнике. Боря опасливо на неё покосился.

Дед заметил замешательство Бори:

– Да ты не бойся, этот кустарник декоративный, плоды люди не едят. Рви без опаски. Жёлтая акация, называется. Помню в детстве, в России, забавлялись. – дед говорил довольно громко, посматривая на нерешительные действия Бори.

– Никакая это не акация! – женщина, на удивление чисто, выкрикнула по–русски и вызывающе посмотрела на деда. – Не акация, а карагана!

Дед вскинул голову, опешил.

– Что? Кара… кара…что? – дед, фыркнув, возмутился, – всю жизнь акацией звали… да ею все городские парки в России засажены. Что я не отличу, что–ли? Ярко–зелёные листочки по пять сантиметров, восемь пар на черешке. И цветочки жёлтенькие в пучках по несколько штук, да вон несколько веток ещё не отцвели.

– Это карагана древовидная! – женщина упорствовала, – я ведь тоже в России жила и когда искала кусты для этой изгороди, разговаривала с умными людьми. Мне один учёный всё рассказал… и в книге показывал.

– Стыдить глупца, шутить над дураком и спорить с женщиной – всё то же, что черпать воду решетом, от сих троих избавь нас Боже, – дед проговорил свою любимую лермонтовскую фразу и повернулся к Боре: – Пойдём!

– Не глупца, а