Сад чудес и волшебная арфа - Джанетт Лайнс

но я не могу. Тетушка ждет, что я схожу кое-куда по ее поручениям. К тому же, – и он многозначительно взглянул на Лаванду, – я наелся лучшим сахарным пирогом в жизни.

– Тогда в следующий раз, – согласился Арло, направляясь на кухню.

Роберт встал, намотал на шею шарф Роско Фитча и сказал:

– Ваши волшебные умения, Лаванда, ваша способность притягивать музыку, которую дух арфистки играет в обычной гостиной, делают вас, на мой взгляд, кем-то вроде местной провидицы… Так вот, учитывая все это, не могли бы мы с вами как-нибудь ночью пройтись под звездами и попытаться расшифровать сообщения, которые брат посылает мне оттуда, сверху?

– Могу, – ответила девушка. – И прогуляться, и попробовать помочь вам прочитать послание небес. Прогулка под звездами – это замечательно, к тому же, по словам Арло, не за горами более теплая погода. Но, думаю, послание может обнаружиться гораздо ближе, чем на Млечном Пути.

– Звучит как загадка, – сказал Роберт. – Над которой стоит подумать. И основательно.

Он поблагодарил Лаванду за еду, за тепло камина, за умение слушать.

Натянул пальто. И тут вдруг курица в клетке на кухне загорланила так, словно наступает конец света.

– Во имя Пояса Ориона, что это за потусторонний шум, мисс Фитч?

Ну и денек выдался! А ведь начинался вполне обычно. Но сколько всего произошло: к ней пришел Роберт, они ели сахарный пирог, держались за руки… А теперь еще вот этот куриный переполох! Лаванду вдруг охватило безудержное веселье.

– Да это же просто курица раскудахталась. Обычная курица.

Роберт тоже рассмеялся.

– Спасибо, мисс Фитч.

– За что, мистер Траут?

– За то, что не отреклись.

Через окно Лаванда наблюдала, как бодрыми шагами он удалялся по Пиннакл-стрит.

Глава 23

Она вспоминала, как сжимала ему руки, откидывала волосы, чтобы увидеть его лицо.

В последний раз Лаванда переплетала пальцы с мужчиной десять лет назад, за три года до крушения поезда, в котором у Роберта погиб брат, а ему самому обезобразило лицо. Сколько горя и страданий он пережил! Собственные страдания Лаванды в том году были иного рода, чем у него, – ей всего лишь вдребезги разбили сердце.

Это случилось, когда она училась в женской академии Кобурга. Директриса, Зилла Корделл, утешала ее среди этих осколков, обломков отношений с Куинси Люком. Заявила, что жизнь преподнесла Лаванде полезный урок и впредь ей следует заняться более серьезными делами, а не соблазняться на льстивые авансы молодых хлыщей. И добавила, что лучше бы все это оборвалось раньше, тогда фальшь этого мистера Люка обнаружилась бы до того, как он успел полоснуть Лаванде по сердцу. И, как всегда, в качестве наставления ссылаясь на свои любимые сказки Ганса Христиана Андерсена, директриса посоветовала: «Теперь восстань из-под обломков и превозмоги, а не сгорай, как бумажная балерина из сказки».

Аналогия показалась Лаванде неточной: балерина сгорела от любви, а не оттого, что ее отвергли. Оловянный солдатик был стойким, Куинси Люк – нет. Но Лаванда была слишком расстроена, чтобы поправлять директрису, и только сидела, опустив голову, на кровати в своей спальне.

Миссис Клемент Роуз обожала толковать о погибели. Лаванда вспомнила ее недавнюю тираду против «цирковых типов» вроде Роберта Траута. Но старая наставница не ведала трагической истории Роберта и судила, скорее всего, по скудным внешним признакам.

Куинси Люк разбил Лаванде сердце. И вся эта печальная история так ее озлобила, что она даже не открыла ни один из тех романов о любви, что миссис Роуз то и дело ей приносила. А коньки Лаванды, заржавевшие, покрытые паутиной, сиротливо повесив ремешки, уныло болтались в сарае на большом гвозде, являя собой наследие осторожности, пыльный символ неудачи, сохранившее остроту предупреждение не принимать ухаживаний, пока джентльмен не подтвердит свою добропорядочность. Этот урок стоило бы записать прямо сейчас, в качестве напоминания, в качестве новогоднего обещания, ибо до конца года осталось лишь несколько часов. Поэтому Лаванда достала дневник. «Однажды ты уже обожглась. Теперь будь начеку с позерами и негодяями». И она позволила себе припомнить горький сценарий десятилетней давности: в качестве урока, своего рода тренировки отвращения.

Когда-то она летала на этих коньках, переживая сладкие мгновения. Теперь, устроившись возле маминой арфы, Лаванда наворачивала витки по воображаемому катку, а внутри этих витков кружилась, скручивалась и раскручивалась петлями ее мысль. Спирали мысли. Пропасть между идеями и реальным жизненным опытом.

Размышляя обо всем этом, она не могла не представлять директрису Корделл, которая своими педагогическими заклинаниями старалась зародить в ученицах жажду совершенства, стремление развивать ум и тело. Мисс Корделл увлекалась спортом и физической культурой. Обожала зиму: стены ее класса были увешаны зимними пейзажами и бытовыми сценками из разных мест Европы, купленными, возможно, в Торонто или в поездках.

Когда мисс Корделл не преподавала, то путешествовала. Вспомнив «Охотников на снегу» Брейгеля, Лаванда опустила глаза. Эта картина напомнила ей о несчастном случае на охоте, который стал причиной хромоты Арло Снука. Уроки директрисы были разносторонними: арифметика, риторика, литература, ботаника, этика. Над домоводством мисс Корделл насмехалась, предпочитая посвящать классное время высшим материям. И в самом деле, экая сложность сотворить безе! (Именно из-за этого, а также потому, что в доме была кухарка, суп у Лаванды всегда подгорал, пудинг пересыхал, а печенье и вовсе получалось ужасным.) Лаванда любила ботанику, и этот предмет, как оказалось впоследствии, обеспечил ей средства к существованию в ситуации, когда все высшие материи оказались бесполезны. Как и ее почерк, который мисс Корделл считала далеко не каллиграфическим.

В академическую жизнь гармонично вплетались и сверстницы Лаванды, Делла Стоукс и Этелинда Квакенбуш. Первая была известна своими плиссированными юбками и изящными вышивками, а вторая не заботилась ни о моде, ни о талии. Этелинда любила бродить по берегу Онтарио, которое для Лаванды, после залива Квинте, было огромным, как океан, который она видела только в книжках с картинками. До академии Лаванду обучала миссис Клемент Роуз, у которой не было педагогического образования – она была девочке скорее приемной матерью, а ее отцу – экономкой. В академии Лаванда отставала. Мисс Корделл была потрясена, обнаружив, что в предыдущую учебную программу мисс Фитч входил «Знак для детей» пуританина Джеймса Джейнвея с мрачными рассказами о святой и образцовой жизни и радостной смерти нескольких маленьких детей. «Как можно заставлять ребенка читать это!» – возмущалась мисс Корделл. По ее утверждению, куда поучительнее рассказы о волках, пожирающих девочек в красных шапочках, или о мужчинах с синей бородой, жестоко расправляющихся с непослушными женами. Лаванда же изо всех сил старалась понять, чем они лучше этого пуританина, который Лаванду и