Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

Что бремя власти, что бремя безграничной свободы – одинаково непереносимы для человека. Еще Платон предупреждал, что излишняя свобода приводит человека к жесточайшему рабству, а Ф. М. Достоевский говорил (устами Великого Инквизитора), что «никогда и ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы».

В интерпретации единомышленницы Мережковского – З. Н. Гиппиус – идеи свободы получили следующее выражение: «Должна быть свобода, но перерожденная в высшее подчинение, свобода, нам еще недоступная. Мы «чуем свободу», но не понимая. Заменяем ее пока ребяческими вольностями, которые, конечно, есть самое беспомощное рабство… С ним и бороться не стоит, хотя считаться надо. Пусть же будет у нас чувство обязанности по отношению к плоти, к жизни, и предчувствие свободы – к духу, к религии. Когда жизнь и религия действительно сойдутся, станут как бы одно – наше чувство долга неизбежно коснется и религии, слившись с предчувствием свободы; и вместе они опять составят одно, может быть, ту высшую, еще неизвестную свободу, которую обещал нам Сын Человеческий: «Я пришел сделать вас свободными»».[170]

По мнению человека глубоко религиозного – каким был, например, отец Павел Флоренский, – опорой настоящей свободы может быть только Высшая ценность – Истина, Бог. Верующий человек освобождается от необходимости постоянного самоутверждения и через смирение приходит к душевному равновесию, к примирению с собой и миром, к внутренней готовности взять свой жизненный крест и следовать за Спасителем.

Начиная с середины XIX века вопрос о власти является главным вопросом всех наших общественно-политических конфликтов – хотя Россия была последним в Европе оплотом абсолютного самодержавия, именно здесь зародились идеи радикального анархизма, отрицавшего необходимость государства и права. Характерно, что со свержением самодержавия государственная власть в России не потеряла своего патримониального – да, пожалуй, и самодержавного! – характера.

Чрезвычайно интересной в этой связи представляется записка отца Павла Флоренского «Предполагаемое государственное устройство в будущем», написанная им в тюрьме в 1933 году и впервые опубликованная в 1991 году [53].[171] Эта записка, как некий узел, связывает воедино несовместимые, казалось бы, идеи самодержавной монархии и диктатуры большевиков.

Для Флоренского победа большевиков была не трагической случайностью, а закономерным следствием краха царской России. Будучи приверженцем завета апостола Павла о повиновении всякой власти – «Ибо нет власти и не от Бога», – он признавал историческую реальность. Записка, созданная в застенках НКВД, является попыткой найти разумные обоснования нового режима, основываясь на идеях и принципах иерархической власти – монархии, прообразом которой служит человеческая семья во главе с авторитетным и уважаемым отцом.

Флоренский считал, что построить разумное государство – значит сочетать свободу проявления данных сил отдельных людей и групп с необходимостью направлять целое к задачам, неактуальным индивидуальному интересу, стоящим выше и делающим историю. Возможно это только при разделении сфер: с одной стороны, государство не вмешивается в частную жизнь граждан, уважает и оберегает ее, а с другой – гражданин безусловно принимает все, относящееся к государственной сфере.

Задача государства, таким образом, состоит не в установлении формального равенства всех его граждан, а в создании таких условий для каждого гражданина, при которых он сумеет реализовать все свои лучшие потенции.

По мнению Флоренского, политическая свобода масс в государствах с представительным правлением – только обман и самообман масс, так как политика есть специальность, столь же недоступная массам, как медицина или математика, и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество.

Поэтому представительство вредно как демократический принцип: не давая удовлетворения никому в частности, вместе с тем расслабляет целое. Никакое правительство никогда на деле не опирается в важнейших вопросах на решение большинства, внося свои коррективы – по существу не признавая представительства, но пользуясь им как средством для прикрытия своих действий. Но, отрицая демократическое представительство, правительство должно уметь выслушивать всех, достойных быть выслушанными (специалистов в данном вопросе), поступать же – по собственному решению и нести за это ответственность.

Будущий строй нашей страны ждет того, пророчески написал отец Павел, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели созидания нового общества, пользуясь одним правом – божественным правом гения и силой творца: «…и как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества».

Неизвестно, прочел ли «гений всех времен и народов» и «творец светлого будущего на костях миллионов» эту записку отца Павла Флоренского и руководствовался ли в своей деятельности его идеями, но очень многое из сказанного Флоренским справедливо и по сей день.

Не вчера ли высказаны Флоренским эти горькие мысли: наука учит не бодрой уверенности знания, а доказательству бессилия и необходимости скепсиса; развитие автомобилизма ведет к задержке уличного движения, избыток пищевых средств – к голоданию; представительное правление – к господству случайных групп и всеобщей продажности; пресса– ко лжи; судопроизводство – к инсценировке правосудия… Управленческий аппарат засорен людьми, которые находятся на данном месте случайно, а масса случайных людей ведет к необходимости чрезмерного увеличения их по числу – мера, которая не только обременяет и осложняет государственный аппарат, но и понижает чувство ответственности в его исполнителях.[172]

И в настоящее время власть продолжает сохранять юридическую форму «отцовской» власти, а все усовершенствования по-прежнему идут «сверху вниз» по пресловутой «вертикали», как шли со времен Ивана III. Архетип русской власти, сложившийся еще в пору татаро-монгольского нашествия, сохранился до наших времен и четко просматривается сквозь все меняющиеся декорации, которыми украшал себя тот или иной режим.

«Парламентская» республика – в отличие от «президентской» – должна в идеале соответствовать высокому уровню самосознания, гражданскому сообществу «совершеннолетних» граждан, а не «детей», нуждающихся в отеческом присмотре, и не перекладывающих ответственность с собственных плеч на плечи «батюшки-президента». Судя по всему, мы еще не «повзрослели». Большинство населения по-прежнему верит в то, что мы не можем обойтись без «сильной руки», которая бы направляла наши действия!

Особенности нашего менталитета не способствуют единению россиян: сталкиваясь с общей проблемой, европейцы объединяются для ее решения, мы же бьемся поодиночке. Почти полторы тысячи лет назад один византийский автор писал о славянах: поскольку между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если собираются, то решенное ими тотчас нарушается другими, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому.

Мало что изменилось с тех пор.

В русском характере заложено стремление не к личной свободе, которая, как известно, кончается там, где начинается свобода другой личности, – а к воле, то есть к жизни, свободной от всякого социального принуждения, – желание жить так, как хочется, а не так, как положено законом и правами.

Свобода и неприкосновенность личности – вот основа прочного правопорядка. Но эту свободу нужно завоевывать, ее нужно строить – и прежде всего внутри самого себя. Это требует направленных усилий, это трудно – проще «выйти за околицу» и отдаться вольному ветру. Пусть кто-нибудь другой – за нас – выстраивает отношения, справляется с противостоящими силами. Но никто ничего не сделает за нас.

Властная вертикаль подавляла развитие горизонтальных связей в обществе – и экономических, и социальных, прямо вмешиваясь не только в общественную, но и в частную жизнь граждан. Практически на протяжении всей нашей истории отношения власти с народом напоминали улицу с движением в одну сторону: власть как бы проистекала сверху вниз, подобно потоку, а народ внизу лавировал между брызгами и струями, пытаясь жить по-своему, повторяя, таким образом, модель взаимоотношений еще ордынского времени, когда властители требовали дани, а подданные уклонялись всеми возможными силами.

Власть и народ отделены друг от друга невидимой, но ощутимой стеной: они – сами по себе, мы – сами по себе. Конечно, и так называемые «низы» всегда интересовались политикой, и «верхи» заботились о том, чтобы выглядеть прилично в народном мнении. Но этот взаимный интерес никогда не был достаточно активным.