Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории

Пришедший после Грозного на престол кроткий царь Федор не сумел исполнить свой царский долг и все государственные заботы и ответственность переложил на другие плечи. В этом и есть его вина – ибо царь не может отличаться одной только кротостью и не должен жить как частное лицо: «Всегда царям подобает быть обозрительными: овогда кротчайшим, овогда же ярым; ко благим убо милость и кротость, ко злым же ярость и мучение; аще ли сего не имеет – несть царь!» – говорил Иван Грозный. Спасая собственную душу, Федор забыл о душах своих подданных: «Иное дело свою душу спасать, иное же о многих душах и телесех пещися» [49; 236].

Образ Бориса Годунова у А. К. Толстого в большей степени, чем образ царя Федора, опирается на концепцию Н. М. Карамзина, который интерпретирует постигшую Бориса катастрофу как роковое возмездие за совершенное им преступление. Если же не ставить Борису в вину убийство царевича Дмитрия, то главное его преступление – самовольный захват власти и непомерная гордыня.

Сам А. К. Толстой постепенно изменил свое отношение к Годунову, сумев преодолеть недоверие и неприязнь, так как осознал, что, «восходя к власти», Борис руководствовался прежде всего интересами государства, а не своими собственными.

Со смертью царя Федора династия Рюриковичей прервалась, и преемник был необходим. Идея о наследственном характере власти не была оформлена законодательно, но она была традиционно сильна и довлела сознанию и царствующих особ, и их подданных: согласно понятиям того времени, наследовать престол должен был человек самого древнего и знатного рода.

Борис Годунов выдвинулся не по знатности рода, а исключительно благодаря личным качествам: практичному уму, деловой сметке, богатым дарованиям – благодаря той харизме, которая и способствует «выдвижению во власть». Все понимали, что только он один может управлять государством – фактически он и управлял еще при Федоре Ивановиче. Как ни были родовиты Шуйские, Мстиславские и Голицыны – к управлению они способны не были. Вопреки традициям, Борис был призван на царство. Можно говорить, что он ловко и умело добивался этого – и получил в конце концов вожделенную власть. В последней части трилогии замысел А. К. Толстого раскрывается полностью – драма, которая начинается венчанием Бориса на царство, представляет собой гигантское падение, оканчивающееся смертью Бориса, который понимает, что его преступление было ошибкой:

От зла лишь зло родится – все едино:Себе ль мы им служить хотим иль царству —Оно ни нам, ни царству впрок нейдет.

Но если мы предположим, что Борис все же не виновен в смерти царевича, то можно сказать – его возвышение произошло волею судьбы, стечением обстоятельств, при которых даровитый и талантливый человек вынужден был взять на себя ответственность в безвыходной ситуации и исполнять свой долг перед людьми и Богом так, как он его понимал.

Но в том-то и беда харизматического лидера, что ему постоянно приходится, говоря современным языком, «работать на имидж» – заботиться о поддержании своего авторитета, своей успешности, ибо любая его неудача как руководителя, любой промах или случайная ошибка заставляют подданных сомневаться в руководителе, а долгая полоса неудач может привести к утрате харизматического авторитета, что и произошло с Борисом Годуновым. Правда, следует признать, что авторитет Годунова был поколеблен в значительной степени уже после его смерти для оправдания всех последующих событий и перипетий борьбы за царский престол.

Могут ли преступные средства быть оправданы высокой целью? – эту вечную проблему пытается решить и Д. С. Мережковский в пьесе «Павел I». Именно правление Павла со всей яркостью показало опасность самодержавия, обладающего абсолютной властью и над собой не имеющего никакого контроля – ни конституционного, ни божественного, когда самые благие устремления самодержца приводили к удручающим последствиям в обществе.

Д. С. Мережковский, опираясь на изданные к тому времени мемуары современников трагических событий (большинство которых имело своим источником рассказы заговорщиков, желавших оправдать себя перед историей), в своей пьесе усугубил мрак павловского царствования, отринув то доброе начало, которое все же присутствовало в императоре. Павел в драме Мережковского – некий облеченный властью автомат, с «машинкой» в голове, висящей на тоненькой ниточке. Стоит ниточке порваться – и конец. Фантасмагорическое царствование завершается трагедией. Воздействие драмы Мережковского было столь сильно, что его концепция стала традиционной и нашла свое отражение в произведениях многих последующих литераторов (например, «Подпоручик Киже» Ю. Тынянова).

Император Павел представляет собой яркий пример человека с завышенной самооценкой: он переоценивал свои способности главы государства и политика, не замечая – да и не желая замечать! – реакции общества на свои действия. Правление его воспринималось обществом как бессмысленное, даже безумное[167] и опасное, тогда как он сам считал его продуманным и целесообразным. Обижаясь на подданных, как на неразумных детей, он повторял ошибки и усугублял недовольство, продвигаясь прямой дорогой к гибели.

Хорошо помня о власти над народом, он забывал про ответственность перед Богом, руководствуясь в своих поступках прежде всего личной прихотью и произволом. И если главной связующей нитью между монархом и подданными является религиозное чувство, искренняя вера – причем вера одна и та же, то эту нить Павел разорвал сам, заигрывая с католицизмом.[168]

Павел вступил на престол в то благоприятное для самодержавия время, когда, как пишет Н. М. Карамзин, «ужасы Французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства… Но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий, он хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного естественного права» [28; 395].

Век Просвещения с его культом разума и отрицанием Божественного посеял то зерно сомнения, из которого со временем выросли идеи Д. С. Мережковского, перевернувшего «с ног на голову» мысль о происхождении самодержавной власти: не Бог, а Антихрист коронует правителей земных. Мережковского не устраивает то «разделение труда», которое принято в историческом христианстве: «Богу – богово, Кесарю – кесарево».

«Но ежели Христос не идеально и бесплотно, а реально и воплощено есть Царь на земле, как на небе; ежели истинно слово Его: Се, я с вами, до скончания века. Аминь, – утверждает Мережковский в статье «Революция и религия», – то не может быть иного Царя, иного Первосвященника, кроме Христа, сущего до окончания века с нами и в нас, в нашей плоти и крови, через таинство плоти и крови». «На место» Христа на земле может встать только Антихрист: «В этом смысле всякий «наместник» Христа – самозванец Христа, Антихрист».

Но как же существовать обществу, как жить людям, если всякая власть – не от Бога. Что же тогда? Какая власть может быть на земле?

«Да всем будет один Царь на земле и на небе – Христос – это чаяние русских искателей Града Грядущего неосуществимо ни конституционною монархией, ни буржуазной республикою, о которой мечтали тогдашние, – ни даже республикою социал-демократическою, о которой мечтают нынешние революционеры, – пишет Мережковский в 1907 году, – оно осуществимо только абсолютною безгосударственностью, безвластием, как утверждением Боговластия» [34; 659].

Абсолютная безгосударственность вряд ли достижима в человеческом обществе – воля к господству и воля к подчинению тесно переплетены в человеческой душе, и, как известно, любое сообщество людей неизбежно самоорганизуется таким образом, что возникают властвующие и подчиненные. Причем при любой перемене власти те, кто прежде был вынужден подчиняться, прорвавшись наверх, быстро превращаются в таких же «господ» и так же угнетают подданных.

И даже тот, кто стоит на самом верху власти, не свободен – человек, властвуя над другими, утрачивает собственную свободу.[169] И самый страшный тиран, заслуживший прозвание Грозного царя, не обращался ли к Высшей силе, не падал ли ниц перед иконой – как раб Божий? Власть большевиков просто «отменила» и Царя, и Бога, и Антихриста, а с ними вместе и все философские проблемы ответственности власти перед Богом, но разве не были наши «вожди пролетариата» и «отцы народов» рабами тех идей, с помощью которых они управляли массами?