Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

– Ваша эминенция, позвольте мне приколоть этот бант? – сказала герцогиня, дав знак своей горничной выйти.

– Конечно, герцогиня, государственные дела прежде всего; если б я отправлял посланника в момент, когда вы удостоили бы меня визитом, я попросил бы у вас позволения окончить с ним; и в дипломатии дам зеркало – посланник, которого они неохотно заставляют дожидаться.

– Счастье, если оно может нам помочь сделать что-нибудь; что понравилось бы нашим гордым владыкам.

– Вы были бы очень печальны, прекрасные дамы, если б эти владыки не пали к вашим ногам.

– Нe всегда так бывает, и я уверена, что красота иногда осуждена на строгое повиновение. Даже когда она носит корону… Королева, например…

– Увы, – отвечал кардинал, подняв глаза с глубоким вздохом: – вы коснулись струны, которая болезненно звучит у меня в сердце. Бог свидетель – я глубоко сочувствую страданиям этой государыни. Но вы знаете Людовика ХIII, суровость его характера, отдаление от прекрасного пола… Анна Австрийская может выйти из немилости у своего августейшего супруга, только дав ему наследника, а к несчастью…

– Право, господин кардинал, эти доводы весьма рискованны для великого политика. Что сказали б вы о державе, которая, употребив искусного посредника, начала бы жаловаться на дурные результаты от

переговоров? Я знаю королеву и морально, и физически, и если у Людовика XIII нет ещё потомства, то я не ошибусь, сказав, что это надобно отнести к вине посредника.

– Очень бы мне хотелось поверить этому; но что вы хотите, герцогиня, короли никогда, не желают быть погрешимы.

– Между тем чрезвычайно тяжело для королевы переносить порицание в недостатке, которого у нее нет, и если б я была на её месте…

– Вы оправдали бы разом и себя, и короля.

– Невозможно быть более догадливым, господин кардинал…

– Это. важный государственный вопрос, – сказал первый министр со всею серьезностью, какую он сохранял при важных делах. – Я пришёл побеседовать с вами об этом главном предмете. Вы знаете, – продолжал его эминенция, соразмеряя выражения так, чтобы можно было легко опровергнуть всякую нескромность, – вы знаете в чьей руке вот уже полтора года находятся бразды правления, кто держит в повиновении иностранных государей, кто укротил внутренних честолюбивых агитаторов; наконец, не с сегодняшнего дня вам известно, кто удостоен устроить, благосостояние королевства и славу его величества…

– Известно, господин кардинал, как вы ревностны к благу Франции.

– Мудрость короля способствовала успеху моих предприятий, потому что его величество удостоил соединить в руках своего верного слуги все нити верховной власти, все без исключения. Необходимо, чтоб это единство власти продолжалось, и в царствование государя, которому провидение, к несчастью, не ниспослало столько здоровья, сколько величия, средства положить конец наследству престола не будут отделены от этого бремени забот и усилий.

– Я вас понимаю, и как, увы, всё заставляет предполагать, одного качества не достаёт Людовику ХIII, будем говорить, яснее, – если действительно, по воле провидения, этот государь не предназначен для продолжения знаменитого потомства, Генриха IV, вашему благоразумию будет предстоять выбор.

– Э, Боже мой, да, герцогиня, ибо иначе мы можем видеть разрушение всего здания славы, с трудом воздвигнутого на почве, покрытой едва погасшими факелами гражданской войны. Рождение дофина будет событием совершенно политическим; осмелюсь сказать, – необходимо, чтобы мне было дозволено устроить его на весьма осторожной и тайной министерской комбинации…

– Отлично понимаю, господин кардинал, и охотно выскажу всю мою мысль; в подобных обстоятельствах такой государственный человек, как вы, должен действовать без посредничества.

– Страстное моё желание угодить королеве, непоколебимая преданность королю и забота о благоденствии Франции подымут мое рвение до высоты благородного назначения, если Бог попустит мне исполнить его. Без сомнения мне это будет стоить, – продолжал Ришельё, схватив руку герцогини, – мне это будет стоить дорого, – потерять в одну минуту сладкую перспективу надежды, которою вы ласкаете мою душу.

– О, не будьте cлaбы, кардинал! Разве мы не вырабатываем единого политического проекта, и разве каждый не обязан жертвовать своими частными привязанностями для государственного блага?

– Очаровательная, всегда очаровательная! – сказал с живостью прелат, целуя руку, которую держал в своей… – Ах, герцогиня, жертва, которая причиняет мне столько неудовольствия, будет минутная. Но скажите мне, каким образом склонить королеву, чтоб она победила отвращение, питаемое ко мне?

– Как вы мало знаете женщин! Ничто их столь не трогает как хорошие качества…

– Но в нашем замысле, где совершенство ума…

– Королева-испанка! Конечно, может быть, ей приятно иногда видеть нравственную заслугу в форме нравящейся глазам… а эта красная сутана…

– Не раз уже вы доводили меня до степени мирской угодливости римских кардиналов, и чтоб доставить вам удовольствие, я охотно променяю эту серьезную симарру на легкомысленный убор кавалера.

– Легкомысленный – не настоящее слово. Мужчины теперь одеваются неудобным образом для выказывания хорошего сложения. Недавно я видела в комедии костюм, который я избрала бы охотнее, и от которого королева без ума.

– Какой же, герцогиня?

– Костюм паяца. Я не знаю ничего грациознее для хорошо сложенного человека, и так как теперь карнавал, вы могли бы…

– Что за безумие!

– Не говорите. Я знаю тайные вкусы Анны Австрийской. Я попрошу ее отужинать ко мне в отель, вы окажетесь по данному знаку, и эта арлекинада будет тем приятнее для королевы, что её величество не увидит на вашем челе той суровости, которая столько раз пугала ее.

– Последнее замечание блистательно. Однако, если смешное…

– Невозможно. Ей понравится.

– Если бы это повело к успеху! Если королева наконец отрешится от несправедливых предубеждений, которые раздирают мне сердце, согласится видеть во мне ревностнейшего, преданнейшего слугу, тогда, герцогиня, она начнет царствовать; и если Господь призовет к себе Людовика ХIII, регентство обеспечено за его вдовою. Относительно вас, нет границ вашему кредиту, нет пределов почестям, какие пожелает герцог.

– Итак, господин кардинал, – будем надеяться на счастливое будущее, и да здравствует преосвященнейший дофин, рожденный от римского пурпура. Завтра дебют господина Панталоне.

– Хорошо, но под покровом самой непроницаемой тайны.

– Высшие интересы государства требуют этого.

Кардинал вышел из отеля де Шеврёз, исполненный радости и надежд. Ему уже казалось, что он прижимает к своей честолюбивой груди дочь Филиппа III, он мечтал в своем бреду, о шуточном царствовании будущего монарха, который в могущественных его руках будет игрушкою, которою можно будет играть по своему произволу. А между тем этот столь тонкий, столь подозрительный человек становился сам игрушкою женщины; он впутывался в такую интригу, где, по словам герцогини, этот великий политик делался слабым школьником.

* * *