Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств - Эдуард Владимирович Тополь

– Ты повесил десяток мерзавцев, а остальным заменил виселицу на ссылку…

– На каторгу, – поправил он.

– Неважно! – отмахнулась она. – Они остались в живых и – пожалуйста! – им подражают новые! Я боюсь, Алекс! Это какое-то тупое русское упрямство! Семь раз они пытались убить твоего отца, чтобы началась «народная революция», на седьмой раз убили и что? Никакой революции! Так заткнитесь! Успокойтесь. Одумайтесь. Нет, опять сначала! У нас дети, Алекс! Я не хочу, чтоб тебя убили! Этим русским вообще не надо реформ, не надо свободы, им нужен лишь кнут и хозяин! Нужно повесить сто, двести человек и запугать их на сто лет вперед! Ты слышишь?

– Слышу. Давай спать…

– Я не могу спать… – она нервно заходила по спальне. Но вдруг остановилась от новой мысли: – Знаешь, у меня такое чувство, все русские просто фатально склонны к эшафоту…

Громкое, почти похожее на храп дыхание было ей ответом.

– Ладно… – произнесла она, надевая меховые тапочки. – Пойду посмотрю детей…

Анна Ульянова, сестра Александра Ульянова, так описала свидание их матери с сыном в камере Шлиссельбургской крепости: «Когда мать пришла к нему на первое свидание, он плакал и обнимал её колени, прося её простить его за причиняемое им горе. Он говорил ей, что у него есть долг не только перед семьёй, и, рисуя ей бесправное, задавленное положение родины, указывал, что долг каждого честного человека бороться за освобождение её.

– Да, но эти средства так ужасны…

– Что же делать, если других нет, мама, – ответил он.

И он всячески старался примирить мать с ожидавшей его участью.

– Надо примириться, мама, – говорил он.

И он напоминает ей о меньших детях, о том, что следующие за ним брат и сестра кончают в этом году с золотыми медалями и будут утешением ей.

Убитая горем, мать долго убеждала и просила его подать прошение о помиловании.

– Не могу я сделать этого после всего, что признал, – отвечал брат. – Ведь это же будет неискренне.

На этом свидании присутствовал некий молодой прокурор, несколько раз отходивший к двери и выходивший даже из камеры, чтобы дать возможность матери переговорить свободно с сыном. При последних словах брата он обернулся и со слезами на глазах воскликнул: «Прав он, прав!»

– Слышишь, мама, что люди говорят, – сказал тогда брат. – И потом казнь может быть заменена только Шлиссельбургом на всю жизнь. А там и книги дают только духовные. Эдак до полного идиотизма дойдешь. Неужели ты этого желала бы для меня, мама?

«У меня просто руки опустились», – рассказывала об этом свидании мать».

Утром, 15 апреля 1887 года, в трех тюремных каретах, запряженных пожарными лошадьми и охраняемых конными казаками с саблями наголо, обвиняемых доставили на оцепленную полицией Сенатскую площадь, в высшую судебную инстанцию – Судебную палату Сената. На аттике гигантского здания Сената и Синода, возведенного великим Карло Росси в стиле позднего классицизма и русского ампира, в лучах жидкого апрельского солнца красовались две медные женские фигуры с книгами законов в руках, символизируя российское великодержавное Благочестие и Правосудие.

Хотя по делу о попытке цареубийства 1 марта 1887 года были арестованы вначале 25 человек, а затем ещё 49, к суду Сената, который занимался рассмотрением особо важных государственных преступлений, были привлечены лишь 15, из них 12 были студентами: Ульянов, Осипанов, Андреюшкин, Генералов, Шевырев, Лукашевич, Канчер, Горкун, Волохов и Новорусский.

Дело слушалось при закрытых дверях. В зал допускались только члены Государственного совета, министры, сенаторы и другая избранная публика. Мария Ульянова, единственная из родственников подсудимых, добилась разрешения присутствовать на заседании.

Речь обвинителя обер-прокурора Николая Неклюдова занимает 80 страниц стенографического отчета. Указав на смущение и слезы всей России, на тяжесть настоящего злодеяния, этого «второго 1 марта», он определяет роль каждого из подсудимых. Шевырев – душа злодеяния, его зачинщик и руководитель. Ульянов приготовитель динамита и один из зачинщиков преступления. «Запугивание правительства не может повести ни к каким результатам, ибо и монарх русский чужд личного страха, да и никакое уважающее себя правительство не позволит делать над собой разные опыты».

Подсудимые Генералов, Андреюшкин, Ульянов и Новорусский не имели защитников и защищали себя сами. Выслушав обвинительную речь, Василий Генералов, двадцати лет, заявил, что находит фактическую сторону дела совершенно верною и «в виду существующей у нас реакции» считает террор необходимым для достижения ближайшей цели партии «Народная воля» – свободы слова, сходок и участия общественных сил в управлении страной.

Пахомий Андреюшкин, двадцати лет, в своем последнем слове сказал: «В качестве члена партии «Народная воля», делу которой я служил, я должен сказать, что я заранее отказываюсь от всяких просьб о снисхождении, потому что такую просьбу считаю позором тому знамени, которому я служил».

Александр Ульянов, которому 31 марта, уже в заключении, исполнился 21 год, отказался от защитника и, выступив с речью, повторил тезисы написанной им «Программы «Террористической фракции» «Народной воли». Затем сказал:

– Я имею целью возразить против той части речи господина прокурора, где он, объясняя происхождение террора, говорил, что это отдельная кучка лиц, которая хочет навязать что-то обществу…

Председатель: Будьте по возможности кратки в этом случае.

Подсудимый Ульянов: Террор есть естественный продукт существующего строя, и он будет продолжаться. Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать…

На заседании следующего дня, 19 апреля, председатель провозгласил вопросы: виновен ли Осипанов в намерении бросить бомбу? Виновен ли Генералов в намерении бросить бомбу? Виновен ли Ульянов в изготовлении взрывчатых веществ? Виновен ли Шевырев в том, что был зачинщиком и руководителем злоумышления? И т. д. На все вопросы относительно всех подсудимых последовал один ответ: «Да, виновен».

На основании этого ответа прокурор требует для всех подсудимых смертной казни.

Суд удаляется для постановления приговора и в 4 часа выносит его: смертная казнь для всех подсудимых.

Однако император Александр III утвердил смертную казнь только для пятерых: П. И. Андреюшкина, В. Д. Генералова, В. С. Осипанова, П. Я. Шевырева и А. И. Ульянова.

После приговора 11 осужденных подали всеподданнейшее ходатайство о помиловании. Не подавшими прошения было четверо: Ульянов, Генералов, Осипанов и Андреюшкин.

В результате прошений осужденных Александр III заменяет смертную казнь вечной каторгой для