Михаил Каратеев - Возвращение

Дорога почти все время шла полями и была легка, а потому, выехав на рассвете, путники к заходу солнца уже въезжали в город.

Елецкое княжество в ту пору было уделом Рязанского и находилось уже за пределами Польско-Литовского государства, что сразу было заметно по большему благосостоянию сел и деревень, встречавшихся по пути. Несколько десятков лет тому назад, когда на великом княжении в Карачеве сидел отец Карач-мурзы, Василий Пантелеевич, Елец принадлежал ему. Но в связи с дальнейшими событиями и возвышением Козельских князей, этот город перешел в удел к внуку князя Тита Мстиславича – Федору Ивановичу, известному своим участием в Куликовской битве. Ему наследовал его старший сын Иван, убитый при захвате Ельца Тимуром, а ныне княжил тут второй его сын, Василий Федорович.

За истекшие десять лет город уже вполне оправился от страшного разгрома, которому подверг его Железный Хромец, и был много больше нынешнего Карачева. Стоял он на левом, возвышенном берегу реки Сосны и был обнесен новыми бревенчатыми стенами со многими глухими и проездными башнями. На другом берегу реки тоже виднелось немало построек, там размещались ремесленные слободы.

Богородицкий женский монастырь находился в самом городе, на краю спускавшейся к реке кручи, и тоже был обнесен высокой бревенчатой стеной. Пока Карач-мурза его отыскал, уже стемнело, а потому он счел более удобным переночевать на постоялом дворе и только утром возвратился сюда.

Встреча с Ириной произошла совсем не так, как рисовало воображение Карач-мурзы. Он был уверен, что она его не узнает и нарочно не сказал своего имени послушнице, которая пошла докладывать игуменье о посетителе. Одежда на нем была на этот раз русская.

Но Ирина узнала его сразу и встретила без всякого удивления, словно давно ждала. Впрочем, радости своей она не старалась скрыть и с первых же слов сумела придать этому свиданию и всему дальнейшему разговору простой, родственный характер, исключавший всякую натянутость. Может быть, она, годами ожидая этой встречи, давно была к ней готова и сотни раз продумала, как себя повести, а может быть, это пришло к ней внезапно, но все как-то сразу стало на свое место, словно после долгой разлуки встретились брат и сестра, с детства близкие друг другу и связанные тесными семейными узами.

Ирине уже минуло шестьдесят пять, волосы ее были белы, но держалась она прямо и бодро, глаза были ясны, а в лице еще угадывалась красота молодости. Карач-мурэа был на два года моложе, но то же самое можно было сказать и о нем. В молодых годах они мало походили друг на друга, но теперь, когда время одинаково поработало над ними, в их чертах появилось много сходства и, видя их вместе, никто бы не усомнился в том, что это брат и сестра. Вскоре они с чувством обоюдной радости это заметили и сами.

Беседа их затянулась на много часов, ибо каждому нужно было рассказать о себе все за минувшие долгие годы Впрочем, Ирина больше слушала, а говорил Карач-мурза – его жизнь была стократ богаче событиями. Солнце уже клонилось к закату, когда он поднялся, собираясь уходить Но Ирина его задержала:

– Погоди. О самом важном у нас еще не говорено: веры-то ты и доселева басурманской. Заметила я, что в келию мою вошедши, не помолился ты на святые образа, да и Аллаха в беседе нашей не раз помянул. Так не гоже. Коли воротился ты навечно в землю отцов своих, надобно тебе и веру истинную принять.

– Я хочу это сделать и к тому давно был готов, – ответил Карач-мурза. – Но вот, князь Витовт, когда был я у него в Вильне, мне совет дал креститься у попов-католиков. Они тоже Христа чтут Богом, и в чем тут разница я, по-правде, не знаю…

– В чем разница! – горячо перебила Ирина. – Коли говорить о вере и об обрядах, то разницы особой будто и нет, но не в этом суть. Русь испокон веков держится на своем православии, а католики – наши извечные враги. Почему так, – не знаю. Может, потому, что вера наша тихая и благостная, мы ее силою никому не навязываем, а католику жизнь не мила, доколе он всех не заставил по-своему верить и молиться. И во имя Христа, который заповедывал нам любовь и кротость, льют они реки крови. Нешто не знаешь, что было не столь давно в Прусской земле и на Жмуди?

– Так ведь то немцы.

– А немцы не католики? Ляхи, правда, такого не делают, но не сам ли ты сказывал ныне, как обижают они православных людей в Литовских землях? Неужто хочешь стать им пособником?

– Я и в мыслях того не имел. Думал – одинаковые христиане и те, и эти, только лишь имамы у них разные…

– Имамы? А это кто же еще такие?

– Прости, сестра. Имамы – это у мусульман. Я хотел сказать – главные попы, митрополиты, что ли. Ну и вот, поелику князь Витовт сказал, что инако король Владислав не вернет мне Карачевский стол…

– Ну вот видишь! – снова перебила Ирина. – О том я тебе и толкую: всегда у них понуждение, не то, так иное. Либо купить человека в свою веру хотят. Ты, может, не слыхал о том, что сей король Владислав-Ягайло, со своей молодой женой, королевой Ядвигой, невдолге после венца объезжали литовские земли, а за ними ехали польские попы, и шел обоз с одеждой. И по деревням и селам бирючи кричали: кто перейдет в католическую веру, тому дадут новые порты и рубаху! Это, вестимо, смердам, а тем, кто повыше – отрез сукна давали, кафтан, либо шубу[10]. Ну а ты еще повыше – тебя княжением норовят купить. Но по мне лучше чистую совесть и веру отцов сохранить, нежели называться князем и, сидя в том развалившемся Карачеве, быть прикащиком чужого короля! И заметь: даже Хотет вере своей изменить не схотел. Ужели ты хуже его?

– Может быть, и хуже, потому что я своей мусульманской вере изменяю, – улыбнулся Карач-мурза. – Но не будем больше говорить об этом: я все понял и приму православную веру.

– На том да благословит тебя Христос! А когда окрестишься?

– Не знаю, сестра. Вот, когда поеду в Карачев…

– А чем тебе Елец плох?

– Елец?

– Ну да. Тут мы тебя, не мешкая и окрестим.

– А разве можно так, сразу?

– Коли еще на день тут останешься, можно. Вестимо, надо бы тебя к тому получше наставить, да верю, что для такого случая Господь мой спех простит, ибо боюсь: уедешь ты и опять тебя кто-либо учнет с толку сбивать.

– Нет, сестра, больше меня никто не собьет. Однако и впрямь откладывать дело нет нужды, да и любо мне будет, что не кто иной, а ты сама меня в веру отцов введешь.

– Ну, введу-то не я, а крестной матерью твоей буду, это для меня великая радость. И отца достойного найдем. Хочешь князя нашего, Василея Федоровича? – спросила Ирина, немного подумав. – Он человек добрый и уже в летах.

– Не надо князя, – сказал Карач-мурза. – Пусть лучше будет совсем не знатный человек, старик какой-нибудь.

– И правда, так лучше, – понимающе взглянув на него, промолвила Ирина, – • будто сам народ русский станет твоим восприемником. Есть у нас такой старый дед, за бортями[11]монастырскими смотрит, тут же и живет под стеной обители. Сейчас пошлю за ним и за отцом Герасимом, что у нас требы справляет. Крестик крестильный тоже тебе найду.

– Не надо, сестра, – сказал Карач-мурза. С этими словами он расстегнул ворот кафтана и, сняв с шеи золотую цепочку, на которой висели две кожаные ладанки, начал распарывать одну из них. В ней оказался зашитым золотой крестик.

– Узнаешь? – спросил он, протягивая его Ирине.

– Мой крестик! – воскликнула она. – Неужто всю жизнь на себе носил?

– С того самого дня, как получил.

– А почто его в кожу зашил?

– Как бы я, мусульманин, носил его открыто?

– И то правда. А в другой ладанке что?

– Молитва из Корана.

– Сжечь ее теперь надобно.

– Думаю, нехорошо это будет, – помолчав, промолвил Карач-мурза. – В ней нет ничего худого, это святые слова, с которыми и христианин мог бы обратиться к Богу. Лучше я ее закопаю где-нибудь в лесу.

– Ну что ж, закопай, – согласилась Ирина. – А вот погляди на это, – добавила она, доставая из ларца, стоявшего под божницей, золотой перстень с голубым бриллиантом. – Тоже с той самой поры с ним не расставалась. Носить его на пальце мне, по иночеству моему, ныне не подобает, так я его в божнице храню.

Вскоре пришел отец Герасим и после короткого совещания с игуменьей попросил Карач-мурзу последовать с ним в церковный притвор для наставления в основах православной веры.

Они уже переступили порог кельи, и Ирина готовилась затворить за ними дверь, когда Карач-мурза, вспомнив что-то, внезапно остановился.

– А не можно, сестра, вместе со мною еще одного окрестить? – спросил он.

– Кого это? – удивилась Ирина.

– Нукера моего, Нуха. А то как завтра домой поеду с поганым басурманом? – добавил он, стараясь под шуткой скрыть овладевшее им волнение.

– Коли так, окрестим и его, – улыбнувшись ответила Ирина. – Зови сюда своего басурмана.